Былое и дамы | страница 15



МАРТИНА

Я перечитала написанное и мне стало не по себе — что-то здесь было не так. Сначала пастор Гийо заменил ей Бога, и она не пожалела сил, чтобы его захороводить. А когда он попросил ее руки, она возмущенно его разжаловала из должности Бога и отвергла, как отвергла когда-то самого Бога за смерть кошки. Про Бога я могла понять: моя мама в детстве тоже его отвергла за то, что он не помог ей решить задачку об одном бассейне и двух кранах. Но за что Леля отвергла бедного пастора, влюбленного в нее по уши?

Я опять перелистала ее автобиографию в надежде найти разумное объяснение, но не нашла никакого ответа. И тогда я решила представить себя на ее месте.

ЛУ

В тот ужасный день Леля, придя, как всегда по вторникам, в часовню Гийо, случайно заметила, что старик-сторож не сидит на стуле у входа. Не придав этому значения, она поспешно прошла в заднюю комнату, где пастор давал ей уроки. Окно было зашторено и полумрак освещали лишь три свечи, горящие в узорном подсвечнике. Пастор стоял у зашторенного окна и, услыхав ее шаги, шагнул ей навстречу. Она подставила ему щеку для обычного поцелуя, но он неожиданно обхватил ее и впился губами в ее губы, пытаясь языком разомкнуть ей зубы. Она попробовала высвободиться, но он был гораздо сильнее и прижимал ее к себе все крепче. Руки его бродили по ее спине, спускаясь все ниже, а согнутое колено его втискивалось ей между ног, причиняя боль чем-то твердым и настойчивым. Но даже это не ужаснуло ее так, как ужаснуло его лицо, внезапно потерявшее все те вдохновенные черты, которые она так любила. Это было грубое и бессмысленное лицо, скорее похожее на звериную морду, а не на человеческий облик.

Леля испугалась. На секунду ей показалось, что она не устоит на ногах под его напором и упадет на твердые доски паркета. Не зная, как вырваться из тисков его рук, она сама разомкнула зубы, впуская внутрь его язык, и тут же их захлопнула. Пастор вскрикнул и на секунду ослабил хватку. Леля воспользовалась этим, с силой рванулась, оттолкнула его двумя руками и выскочила в часовню, совершенно пустую и гулкую. Выбежав из часовни, она почувствовала, что вся дрожит, как в лихорадке, и рухнула на стул сторожа, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

Неизвестно, как долго она просидела в полной прострации, пока дверь часовни не открылась, выпуская наружу пастора. Увидев ее, он слегка покачнулся и оперся ладонью о стену. Лицо его странно дергалось, рот кривился мучительной гримасой.