.
«Московский человек», «человек московского корня» являл в глазах Константина Петровича особый тип личности. Ему были свойственны налет некоего идеализма, приверженность историческим традициям, естественному укладу жизни, патриархальная нравственная чистота, верность семейным преданиям. Все эти качества, консервативные по своей природе, служили заслоном на пути распространения духа приземленного делячества, по мнению Победоносцева, охватившего Россию после реформ 1860-х годов. Воплощением негативных тенденций в первую очередь служил, разумеется, официальный Петербург. Северная столица противопоставлялась Москве как город космополитический, разорвавший живую связь с основной массой народа, в то время как Москва, расположенная в историческом центре страны, воспринималась именно как воплощение этой связи. Ссылаясь на свое московское происхождение, на жизнь в среде патриархальных слоев населения Первопрестольной, Победоносцев впоследствии не раз заявлял, что именно ему известны подлинные чаяния и мысли народа, недоступные бюрократам из Петербурга. И, разумеется, Москва была важна для него как воплощение патриотизма, причем патриотизма спонтанного, идущего из народных глубин и далеко не всегда связанного с волей начальства.
Отправной точкой для формирования подобных представлений Победоносцева о Москве были, разумеется, события 1812 года. «Нашествие двунадесяти языков», происходившее задолго до появления на свет будущего обер-прокурора, явилось серьезным потрясением для его старших родственников. Петр Васильевич Победоносцев был вынужден с родными и близкими бежать из Москвы и нашел приют вдалеке от дома, в Костромской губернии, где семейство Победоносцевых приютил в своем имении добрый знакомый Петра Васильевича, помещик Павел Антонович Шипов[2]. Тяжелыми испытаниями стали и отъезд из города, и длительное бытовое неустройство, и потрясшее профессора Победоносцева после возвращения зрелище разоренного города, разграбленных церквей>{15}. Память о событиях 1812 года вошла в число важнейших семейных преданий Победоносцевых и, безусловно, оказала глубокое влияние на будущего обер-прокурора, несмотря на то, что родился он спустя 15 лет после вторжения Наполеона в Россию. В письмах и статьях Константин Петрович с глубоким волнением описывал ежегодные религиозные торжества в Москве в честь изгнания французов — молебствие после рождественской обедни и крестный ход, а само изгнание считал важнейшей вехой политической истории России: «Кто из отцов и дедов наших, свидетелей незабвенного 1812 года, не проливал горячих слез при чтении этой великой, потрясающей русскую душу молитвы! В ней вопиет к нам вся история Русской земли, история бедствий и внезапных радостей, тяжких падений и восстаний от падения, безначалия и внезапного воскрешения власти»
