с народом и стоят, и падают»
>{130}. Будущий обер-прокурор Синода считал чрезвычайно опасными попытки социально возвысить клириков, поставить их над народом под предлогом улучшения их материального положения, придания им, наподобие протестантских пасторов, более «респектабельного» общественного статуса. Потери от подобных посягательств на традиционный церковный уклад будут гораздо значительнее, чем преимущества, во многом иллюзорные. «Избави нас, Боже, — восклицал Победоносцев, — дождаться той поры, когда наши пастыри утвердятся в положении чиновников, поставленных над народом, и станут князьями посреди людей своих в обстановке светского человека, в усложнении потребностей и желаний, посреди народной скудости и простоты!»
>{131} Те негативные моменты, которые были связаны с низким общественным статусом и плохим материальным обеспечением клириков, следовало исправлять посредством медленных постепенных мер в рамках существующей социальной структуры, но главную роль вновь должно было сыграть смирение, ограничение собственных потребностей. Вместе с тем в представлениях Победоносцева о желаемом облике Церкви и духовенства таилось глубокое противоречие.
Дело в том, что общественно-политическая обстановка, в которой во второй половине XIX века приходилось действовать русским клирикам, давно уже была далека от патриархальной целостности, благообразия и простоты. Господствующей Церкви Российской империи всё чаще бросали вызов не только антирелигиозные течения (агностицизм, атеизм), но и соперники на религиозном поле. К их числу принадлежали иноверие — неправославные исповедания (католицизм, протестантизм, ислам, буддизм), последователи которых оказались в свое время под властью Российской империи в результате ее территориального расширения, и инаковерие — течения, отколовшиеся от Русской православной церкви (старообрядчество, сектантство) и переживавшие в эпоху Великих реформ заметный подъем. Идеальный же, с точки зрения Победоносцева, клирик — «простой духом», непричастный к соблазнам высокой культуры, мало чем отличающийся от простолюдина, — перед лицом всех этих вызовов оказался бы попросту беспомощным.
Усиление иноверия и распространение религиозного инакомыслия в России вызывали сильнейший гнев Победоносцева, поскольку сам факт их существования разрушал идиллическую картину патриархального единения пастырей и паствы, которую столь любовно рисовал для себя российский консерватор. Поэтому искать какие-то глубокие причины для возникновения и развития в России религиозного разномыслия он решительно отказывался: «Этому бесконечному смешению мечтательных и самочинных верований невозможно полагать одну общую основу в убеждении: их порождает нервная сила воображения, их размножает подражательная восприимчивость того же нервного чувства… образуется психическое возбуждение, заражающее целую массу силой какого-то гипноза… и развивается фанатизм, нередко злобный и яростный»
