Большие изменения в составе правительства, начавшиеся сразу же после 1 марта, безусловно, отражали тот факт, что царь и его бывший наставник давно уже были единомышленниками по большинству политических вопросов. Кроме того, они несли явную печать чрезвычайных обстоятельств, сопровождавших начало нового царствования. Потрясенный гибелью отца молодой царь был далеко не в полной мере подготовлен к делам государственного управления и поначалу нередко терялся в запутанных коридорах власти. Здесь поддержка опытного бюрократа Победоносцева была для него поистине незаменима. «Пожалуйста, любезный Константин Петрович, исполните мою просьбу и облегчите мне мои первые шаги»; «давно с Вами не видался и желал бы переговорить с Вами», «прошу всегда, когда Вы найдете нужным, писать мне с той же откровенностью, как и всегда»>{246} — эти и подобные высказывания, в изобилии рассыпанные по страницам корреспонденции царя, ярко свидетельствуют, сколь сильна была его зависимость от бывшего наставника.
Духовная близость между Александром III и Победоносцевым создавала основу для дальнейшего крутого поворота в правительственной политике; однако для его осуществления необходимо было покончить с пребыванием у власти наиболее влиятельных либеральных сановников — Лорис-Меликова, Милютина и Абазы. Для этого царь и его бывший наставник прибегли к изданию особой официальной декларации — Манифеста о незыблемости самодержавия.
Выбор именно этой меры был обусловлен рядом причин. Прежде всего нельзя сбрасывать со счетов личные пристрастия Победоносцева, в частности особенности понимания им сути самодержавной власти, заставлявшие его верить, что «твердое слово», в переломный момент произнесенное царем с высоты престола, внесет решающий вклад в прекращение смуты. Здесь, видимо, сказывались и опыт профессорства, и глубокая — в духе XVIII века — вера в могучую силу поучений, назиданий, с которыми к обществу должны обращаться его вожди. В духе подобных представлений обер-прокурор убеждал бывшего ученика «обратиться к народу с заявлением твердым, не допускающим никакого двоемыслия», уверяя, что именно это действие будет способствовать делу «успокоения умов»>{247}. Кроме того, Победоносцев и Александр III понимали, что публикация манифеста вызовет отставку либеральных сановников.
Вероятно, руководствуясь именно этими соображениями, обер-прокурор выстраивал тактику своего поведения весной 1881 года. Выступив 8 марта с, казалось бы, безоговорочным осуждением либеральных принципов, он вскоре постарался сгладить произведенное его речью впечатление и, явившись к Лорис-Меликову, стал уверять, что его неправильно поняли. Победоносцев не пытался противиться и выдвинутому либералами требованию заранее обсуждать все важнейшие государственные меры в общем собрании министров, прекрасно понимая, что в рамках самодержавного правления и на фоне прочных неформальных связей, сложившихся у него с Александром III, это ограничение не будет иметь никакого значения. Видимо, так же смотрел на ситуацию и сам царь. Сразу после правительственного совещания 21 апреля, на котором было решено ввести принцип «единства правительства», он написал письмо Победоносцеву о своем недоверии министрам-либералам, хотевшим, по его словам, довести Россию до «представительного правительства», повторявшим «заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма»
