В Питер он выехал только одиннадцатого.
…Пятницкий стоял у окна в коридоре вагона третьего класса. И хотя поезд назывался скорым, он спотыкался почти на всех станциях. И всякий раз, когда скорый, нарушая расписание, стопорил перед станционными постройками, густые серо-черные колонны отчаявшихся шли на беспорядочный штурм каждого из вагонов.
Пятницкий, которому знакомый проводник уступил на несколько часов свою полку, немного поспал, выпил кружку кипятку и теперь, стоя в коридоре, с интересом прислушивался к напоминающей ярмарочный гам болтовне своих многочисленных попутчиков.
Больше всего говорилось о бытовых неурядицах. И как рефрен к разговорам о длиннющих очередях, безумной дороговизне и неимоверных трудностях с топливом хрипловатый, но не лишенный приятности тенор пел под гитару:
Так в нашей жизни
Все переменилося в отчизне.
Ходили мы тоскливые,
Но вместе с тем счастливые,
Когда нам кто-нибудь
и что-нибудь давал.
Солдаты, не подбирая выражений, вспоминали окопную грязь, паразитов и постоянный недостаток боеприпасов. Ругали генералов, крепко доставалось на орехи и самому Александру Федоровичу. Поручик с двумя Георгиями на гимнастерке голосом, дрожащим от ярости, вступился было за главковерха и, выдавив из себя слово «братцы», прозвучавшее как «мерзавцы», обратился к солдатам с патриотическим призывом. Но ему сказали: «А иди-ка ты, господин поручик, сам знаешь куда…» И пояснили: «Все. Хватит. Подпруга у нас лопнула!»
Пятницкому это образное выражение, принадлежавшее бородатому солдату, типичному мужику из Тамбовщины или Рязани, показалось очень точным и всеобъемлющим. У нынешней государственной власти «лопнула подпруга», и кляча уже не в состоянии тащить на себе титанический груз — неустроенное, обнищавшее, распадающееся на части государство Российское. И он решил обязательно передать эти солдатские слова Владимиру Ильичу, если только удастся с ним повидаться.
А гитара все тренькала насмешливо и презрительно, и тенор сипло напевал:
Заходим в бакалейную
С вопросами елейными:
А что у вас дают
иль не дают?
Кто-то не выговорил, а прошипел слово «большевички». И столько в этом шипе было ненависти и страха и столько нелепейших фантасмагорических россказней и побасенок, посвященных преступной подрывной деятельности этих самых большевичков, разбрызгалось по вагону, что Пятницкий ухмыльнулся и даже озадаченно крякнул.
Кто-то называл имена будущих спасителей России. Столкнули лбами Мартова и Чернова. Вспомнили Либера с Даном. Шепотком произнесли имя Лавра Корнилова… Но имена лидеров, и названия партий, и разнообразные рецепты спасения России растворялись и тонули в месиве привычных и необходимых понятий: хлеб, обувь, дрова, жалованье.
