Немецкая администрация обязуется убрать с Волынского уезда всех служащих поляков и полицаев…
Всех пленных стороны обязуются освободить и направить по адресу: немцев — господину гауляйтеру Эриху Коху, украинцев — господину Белому…
Хлеб, скот и другие продукты немецкая администрация заготовляет в деревнях, указанных нами…
Немецкая администрация снабжает командование УПА частью оружия и будет уважать установленный порядок во Владимир-Волынском уезде…»
При опергруппе вот уже неделю находилась захваченная нами при исполнении служебных обязанностей активная националистка, львовская студентка Марина. Отец ее был украинец, рабочий, мать русская, служила на почте. Брат отца являлся кадровым офицером Красной Армии.
На первой беседе Марина старалась держаться надменно.
Нам уже было известно, что все националисты хорошо знают русский язык, но, чтобы выглядеть полностью «самостийниками», разговаривают по-украински.
— Нас интересует только один вопрос, — сказал Семен Стрельцов, — откуда у вас, у молодой девушки, полной сил, такая дурь в голове?
Долго мы беседовали с Мариной, и она постепенно начала разговаривать с нами мягче и даже улыбаться. Как-то раз пригласили ее пообедать с нами.
— Пусть она, — сказал я, — посмотрит вблизи на «москалей» и убедится, что мы за люди.
Дело в том, что из всего состава опергруппы чистокровным сибирским «москалем» был только я. Остальные же разведчики были украинцами: Тыртышный, Рыбалко, Сергиенко, Никитенко, Павлюченко. Большинство из них разговаривало только по-украински.
И опять вспомнил я слова своего учителя Ивана Писклина: «Ты не решай судьбу человека только по бумагам, как бы хорошо они ни были оформлены, а загляни в душу человека».
Нет, у Марины не было глубоких оснований стать злобным врагом Советской власти. Как-то за обедом, обращаясь ко мне, Марина сказала:
— Що вы мене не конвоюете, а як я убегу, тоди що?
— Товарищи, — обратился я к разведчикам, — пообедаем, дайте ей хлеба и сала на дорогу, пусть уходит.
А самого терзало сомнение, но отступать не хотелось. Никуда она не ушла. Наши девчата, особенно Рая Долакова, умело поработали с Мариной, она захотела снова встретиться со мной.
Это была уже другая Марина — живая, жизнерадостная. Она как бы освободилась от тяжелого груза, который не давал ей свободно дышать. Марина сказала:
— Насчет «москалей» и прочее — все это на самом деле дурь. У меня хорошие отец и мать: они ничего не знают о том, что я связалась с бандитами. Бандеровцы меня обманули и запугали. А теперь я расскажу вам всю правду о них.
