Ее младшая сестра Катя была другой. Очень симпатичная (хотя в расхожем смысле отнюдь не красавица) — притом с лирической, «снегурочной» внешностью — очень даровитая, артистичная, свято преданная своей профессии, она стала на долгие годы надежным товарищем Мейерхольда, полтора десятка лет разделяла его театральную судьбу. Вместе с ним училась у Немировича-Данченко в «Филармоническом училище», играла в МХТ; вступив в «Товарищество русской драмы», созданное Всеволодом, играла в Херсоне и в Тифлисе; вслед за ним ушла затем в Театр им. В. Ф. Комиссаржевской. Она не была трагедийно-героической актрисой, не была и острохарактерной, хотя случалось ей (и часто) играть и такие роли. Ближе всего к ней, пожалуй, старомодное словечко «инженю». Она считалась — и вполне заслуженно — очень хорошей актрисой. К сожалению, впоследствии жизнь, как это часто бывает, охладила их с Мейерхольдом отношения. Она все-таки очень любила сестру, и нанесенная той обида не могла не отозваться болью в ее сердце.
Но вернемся к дальнейшему и заключительному рассказу о его юности. Рассказ этот связан с тремя важнейшими событиями. Первое из них — смерть отца. Эмилий Федорович умирал долго, как бы нехотя. Его организм разрушался постепенно. По всему видно, он умирал от рака. Семья не жалела денег на врачей. Профессора Григория Захарьина выписали из самой Москвы, но и он не смог ничего сделать, только бросил Альвине Даниловне: «Недели две протянет, не больше». И добавил: «Вы говорили, он любит французские вина? Так пусть пьет, хуже уже не будет».
Глава семейства скончался 19 февраля 1892 года. А за пять дней до этого плачевного события младшие братья вместе с сестрами Мунт и другими сверстниками показали свой первый публичный самодеятельный спектакль — «Горе от ума». Сам Карл играл Репетилова. Спектакль, показанный в частном доме, прошел с успехом и был удостоен похвалы в местной газете. Через год он записал в своем дневнике: «У меня есть дарование, я знаю, что мог бы быть хорошим актером. Это — мечта моя, самая заветная…» Первые театральные впечатления Мейерхольд получил в гимназический период. И это, в сущности, решило его судьбу, хотя он пока еще стеснялся (и даже боялся) объявлять это вслух. Так как гимназическое начальство косо смотрело на участие учеников в любительских спектаклях, то Мейерхольду пришлось для дальнейших своих выступлений скрываться под псевдонимом «Ухтомский» (Ухтомкой называлось имение отца). Но ситуация и в семье, и в гимназии, где он был переростком (отставал на два, потом на три года), провоцировала душевный разброд. В семнадцать лет он признается в своем дневнике: «Какие-то страшные мысли от тоски и скуки наполняют мой мозг. Хожу, как угорелый, как будто что-то ищу. Не знаю, что делать, Страшно соскучился. Взял сейчас книгу читать, не могу, собственные думы положительно не дают сосредоточиться над строчками книги. Вообще, последнее время я все думаю и думаю. У меня как будто две жизни — одна действительная, другая — мечтательная. Последней я, конечно, отдаюсь больше, так как в первой, окружающей меня, слишком, слишком мало утешительного, слишком мало того, что нахожу я в жизни мечтательной».
