— Ну уж, я вижу, тут все в кучу пошло, — сердито сказал Полуянов, — все под откос. И Петр, и Ленин, татары и жратва. А кто сказал, что раньше на Руси жить было плохо? И живали-то, кажется, неплохо, и едали недурно. И разве цель жизни — поесть? Давно уже накипело у меня, потому скажу — мне позорны все эти разговоры. Взрослые люди и таким делом занимаются. Даже если и не быть коммунистом, то и все равно — не к этому же шли семьдесят лет, честное слово? Можно подумать, что кто-то кому-то обещал колбасный рай. Правда, свобода — это еще куда ни шло, но не барахло же и не жратва.
— Кончили? — спросил прохожий. — Я вам на это отвечу. Вы правы — позор, когда лучшие умы нации решают, как добиться колбасы или гарнитуров мебельных. Но в наше время — не только в России, а и где хотите — было ровно настолько хорошо с жратвой, насколько в ней было хорошо со свободой. Аксиома! «Колбаса растет на дереве свободы». А теперь все концы перепутаны — надо за свободу бороться, а они борются за гарнитуры.
— А вдруг случится чудо? — спросил Полуянов насмешливо. — И все само собой появится?
— Чудо? Какое чудо? Ведь было все уже, было. Каких тут еще ждать чудес, когда после зверского убийства одного царя они тут же сразу же ставят на его место нового, еще более гнусного. «Старые большевики», прибившие в Свердловске Николашку, тут же с песнями поставили над собой царствовать Иосифа Первого, убивца.
Полуянов забыл чистить грибы. А прохожий воодушевился и размахивал руками. В деревне никого не было, кто мог бы послушать этот разговор, а то бы Полуянов постеснялся так по-городскому тут орать. Но бабки ждали машины и вряд ли за своими разговорами слушали их. Только большие липы с южной стороны сада тихо шумели, лопотали.
— Все-таки вашей российской схемы принять нельзя. Есть же те, кто против, — литовцы, эстонцы, латыши.
— Поляки еще, — сказал прохожий. — Поляки. Лучший пример. Славяне, казалось бы, братья. Ан нет, всегда между нами война. Вся эта вековая свара только по тому одному и происходит, что они нашего уклада не хотят принять. Хотя мы и по языку близки, и по образу жизни, и по славянству. Но они, как и литовцы, к примеру, не хотят становиться участниками российской схемы. Между нами не национальный, не социальный — этнический конфликт. Не нравимся мы им, и все. Не хотят ляхи проклятые иметь царя наверху, внизу болото и мученика посередине. А вот узбеки со своим Рашидовым хотят. Очень им нравится наша схема жизни. Они потому теперь на нас и в смертельной обиде, что нам поверили, согласились стать русскими — это при отличии-то языка, культуры, веры, всего-всего, — а мы теперь их же и по мордам: «узбекское дело».
