Россия, люблю тебя и потому оставляю.
Живи без оглядки на страсти мои роковые.
Спаси тебя Бог. Ну а я — не умею, не знаю.
Прости мне, шалтаю-болтаю, хлеба дармовые.
Уже не впервые рюкзак за моею спиною…
И что за резон в нескончаемом сорокоусте?
Прости. А себя не вини безнадежной виною.
Навряд ли я стою какой-то особенной грусти.
Да ну меня к лешему. Или не к лысому черту
Я пешие кости рысцою гонял и наметом? И самая
вольная воля вонзалась в печенку,
А всякая служба казалась, тем более, медом.
Конечно, отчасти и я отрабатывал сласти,
Спасал кормовые от этой пропащей погоды.
Но больше засучивал по продовольственной
части
Во время напасти на овощи и корнеплоды.
Прости мне свои недороды, убогие виды,
Безумные бреды, со мною прожитые вместе.
За то, что горел, не смущаясь холодной обиды,
И тоже — отчасти. И все порываясь по чести.
А если о счастье — и я разделил ошалело
И помыслы брата о вольной строительной
касте,
Заботы, и те же корыта… Но в том-то и дело,
Что даже тогда ты меня отличала по масти.
А я, причастясь безответному Нечерноземью,
Вовсю полыхал… И какие зароки-обеты…
Россия, прости мне, охальнику и ротозею,
Горючие слезы и самые черные беды.
Когда я приеду, оттуда, теперь уже в гости,
Неогнеопасен и сам по-осеннему стоек,
Внимая лазоревой сини и белой бересте,
В малиновом звоне твоих золотых перестроек
Услышу родимой общаги недюжинный рокот,
И шелест рябины, и озера шепот лесного,
И лепет ночного дождя… И уже ненароком
Услышу себя самого, и озвучится снова
Сквозь стук электрички и хрипы гитарной
свободы
И скрежет лопаты, взмывающий к ушлой вороне,
Мой памятник, загодя сложенный в те еще
годы, —
Дозорнопожарная вышка в Кунгурском районе.
