— Брат мужа твоего, Шабат, госпожа.
— Это его называют Золотым Шабатом?
— Именно его, госпожа.
— Что он такого сотворил, чтобы о нем пели, чтобы его прозвали Золотым, словно он Ажве́йпша — божество охоты или Заусха́н — божество оспы? — спросила Енджи-ханум.
Девицы, задетые словами госпожи, страстно, перебивая друг друга, заговорили о Золотом Шабате:
— Как же ты могла не слышать о Золотом Шабате, в котором семь красных змей!
Енджи-ханум слушала щебет девушек как в полусне. Они, перебивая друг друга, говорили и говорили о Золотом Шабате. Княжна устала поворачивать голову то в одну, то в другую сторону. Многое из услышанного о нем похоже было на небылицы. Но нечаянно поняла она одно: здесь все, в том числе и эти девушки, думами и сердцем были с этим абреком.
— Стало быть, Золотой Шабат — враг всех, на чьих плечах эполеты? — спросила она.
А они, обрадованные, что она их поняла, дружно воскликнули:
— Да, да, госпожа!
— Стало быть, он и моему мужу враг?
Девушки растерянно поникли головами, поняв, что сболтнули лишнее.
А Енджи-ханум нужно было, чтобы румянец, занявший ее щеки, девушки приняли за румянец гнева.
— Стало быть, — продолжала она, все больше и больше загораясь, и на зардевшихся ее щеках с обеих сторон образовались пунцовые ямочки, так что она предстала девицам в том виде, который сводил с ума несчастного Соломона. — Стало быть, ваш Золотой Шабат — враг и моему брату? Ведь мой светлый брат, как и положено владетелю Абхазии, в самом высшем чине!
Девушки растерянно молчали.
— Твой брат тут ни при чем, княжна!.. Твой брат — да будет благоденствие его вечно! — светлый господин наш, и его имя произносят первым, когда обращаются к богам с сердцем и печенью жертвенных животных в руках, — наконец тихо сказала старшая из них.
Енджи-ханум хотела возразить, но слово замерло и растаяло на кончике ее языка. Ибо тут же подумалось ей, что девушки могут испугаться, замкнуться и после этого выведать что-то у них можно будет только силой. А она хотела знать все; она решила стать здесь хозяйкой и властительницей. К тому же об этом самом Золотом Шабате ей хотелось все время слышать, и она не могла объяснить себе почему. Енджи-ханум присела. Девушки, растерявшиеся было, думая, что госпожа обиделась, заметили, что она задумчиво улыбается чему-то, и перевели дух.
Мать Маршанов, Берзег Гупханаша, была древней и вещей, как ворон. Говорили, что она дьявольскими кознями обманула самого бога смерти и он уже не может ее поторопить. Никто не мог сказать, сколько старухе лет; считалось, что ей далеко за двести. Все Маршаны без исключения называли ее Древней Матерью, но вряд ли кто-либо знал, она мать отца их деда или мать деда их деда. Высохшая, кожа да кости, она сиживала в мягком кресле. Воды и вина не пила, за день довольствовалась кусочком сухой лепешки.
