, в отличие от национализма настоянный не на государственно-гражданских понятиях, а на биологической общности людей, принадлежащих одному этносу или нескольким, чье родство доказано историками. Не следует смешивать этнизм с нацизмом не только потому, что в нынешней ситуации центробежных настроений в СНГ это вызовет много шуму, но еще и потому, что, опять же, этнизм «встает на плечи» не национально-социалистической, а национально-демократической идеологии. Этнизм берет у западной демократии, как ему представляется, ее рациональное зерно, отбрасывая капиталистическую шелуху, подобно тому, как поступал в обществоведении Маркс с учением Гегеля. И представители бывших союзных, добившиеся независимости на волне этнизма, смогут понести эту идею в мир.
Этнизм правящей верхушки был умеренным, его крайние формы заглушались и загонялись в стены научных институтов и тех же музеев. Но в народе этнизм был популярен: интернационализм декларировался, этнизмом жили.
Вряд ли даже Сахаров и Солженицын догадывались изначально, что коммунисты выставят во флагмане perestroika & glasnost этнизм, только переодетый в демократические одёжки. Что вместо того, чтобы объединиться в устремлении к забрезжившей свободе, народы начнут выяснять счеты друг с другом. Но разговор об этнизме — разговор долгий, к которому автор этих срок готов, но ему не хочется томить читателя, настроенного на рычащее появление вампира, как было обещано в заглавии.
Курганы и прокуроры
Все началось с того, что в 20–30 годы называлось «коренизацией», а попросту подбором национальных кадров. Тут и превратилась Клио в арбитра при распределении благ, то есть при рассаживании бюрократии. Свой чиновник, чиновник-родственничек всегда много значит в централизованном государстве. Государство изначально воспринимается как зло, а не иначе и потому человек озабочен не соблюдением своих прав, а смягчением перманентного наказания. Снова восстанавливаются общинные отношения, где индивидуальность позволена только в форме эпических, позволенных чудачеств. И то общество, в котором лучше сохранился или воссоздан первобытно-общинный уклад, лучше выживало и лучше жило.
Чиновник изначально выбирается из местных, из среды, чтобы, зная среду, лучше проводил имперскую политику на месте. Народ об этом догадывается, как и о том, что, как следствие, от него, чиновника то есть, в глобальном смысле толку мало, но порадеть родному человечку он может. Потому что народ, внутренне не воспринимая имперский закон, считая, повторяем, его чуждым и только карающим, на бытовом уровне находится с ним в постоянном конфликте и норовит от него укрыться или откупиться. Тут и нужен свой чиновник-этнист. Проступки одни и те же, кара одна и та же — откупается каждый у своего. От прокурора требовалось не знание и соблюдение закона, а то, чтобы он был свой.
