Кстати о совнаркоме Лакоба и комиссаре культуры Зантария: пока Борислав Стоянов чинил дровяное топливо мотора, их пригласили в дом. А старика спросили, какого из козлов забить для гостей, чтоб стыдно не было. «Вон того!», сказал старик и взглядом сшиб козла с ног, ловить не пришлось. При этом учтите, что козы сами с нечистой силой знаются и очень крепких нервов четвероногие.
Теперь, значит, вот… В последние годы жизни какие-то сбои в работе организма стали привлекать внимание Мустафы. Как посижу с полчасика и встаю, то порой что-то кольнёт тут, у поясницы, жаловался он отцу. С чего бы это, Бадз? И не было тут старческой рисовки и кокетства; напротив, Мустафа был встревожен: колет в бок, с чего бы? Неужели он умудрился прожить сто тридцать из страха смерти? Кто знает!
И вот о гробнице, возле которого Мустафа играл в крокет, точнее кеброу. В новогодние каникулы, чтобы верхушки сосен, которыми была окружена школьная усадьба, не срубили на ёлку, школьникам поручали дежурить в школе по ночам. Какие это были счастливые ночи! Ночи без родительской опеки! Мы пили вино! Мы валялись на диване учительской! У нас было ружье сторожа Виктора Цаавы! Я выпил вина и вышел на улицу. Лёг на одно из надгробий, закутавшись в плащ и вглядываясь в небо, в Млечный Путь, где трещали золотые искорки звезд. Я лежал, хмельной, вдохновенный и радостный. И, конечно же, думал о нашей старшей пионервожатой. Я лежал на гробнице и думал о пионервожатой, дочери сторожа, которую звали Циала. Она была грациозна и носила множество украшений: в волосах, на шее, в ушах, на пальцах. Я думал и мечтал о ней, сально выражаясь про себя. Конечно же, я влюблен был в нее страстно. Но любовь моя выражалась в нецеломудренных эротических фантазиях, основанных не на опыте, разумеется, а на россказнях моего кузена-балбеса. Точно так в детстве, когда была неуемная энергия, любовь к деревьям выражалась в желании залезть на это дерево. Уже в городе, останавливаюсь под раскидистым камфорным деревом и оглядываю его снизу доверху, воображая детально, за что держаться и куда поставить ногу, чтобы залезть на макушку. А сам в белоснежной нейлоновой рубашке, техасках и туфлях фирмы «Цебо» — нельзя! Теперь я понимаю, что таким образом я обнимал дерево: я объяснялся ему в любви! А тогда я думал о плутовке и, наверное со мной был дух одного из парней, чью жизнь унесла испанка в такую же ночь.
Эх! А мне так хотелось рассказать вам особенную, рождественскую историю. Но, как говорится, хотелось как лучше, а вышло как всегда. Послушайте стихотворение. Точнее, прочитайте.
