А настоящую цензуру в старом понятии этого слова осуществляли литературные генералы, которым помогали молодые честолюбцы, для коих дом на Воровского был желаннее Парнаса. Они так досаждали нашим писателям, что до сих пор они не могут успокоиться. Редактора журналов и привилегированные критики стояли между писателями, которые были властителями дум для легионом читателей, новых дум заждавшихся.
Еще при Ленине сам просвещенный Брюсов сделал попытку погонять своих однополчан. Затем Сталин жаловал Фадеева, но говорил ему в лицо: «Тоже мне писатель!», а догадывался, что мастер — это Мандельштам. А в последние десятилетия выравнивались силы. Уже на литературных разносах на стороне президиума была власть, а разносимый имел сочувствие зала и еще за ним стояла вся общественность. Когда расходились, члены литературного президиума шли и запирались в свои бани на дачах, где пили долго, друг от дружки скрывая муки партийной совести, а гонимые собирались на распахнутых трибунах кухонь, где пили долго со светлой печалью на лицах. А в центре застолья и внимания — тот, кого давеча разносили, властитель дум и мученик.
Странное было время, по своему счастливое для пишущего! Ибо, наконец опубликованное, слово писателя шло в самую гущу народа, подобно тому, как получив гонорар, сам он направлялся прямиком в дубовый зал ЦДЛ.
Советскую власть презирали все: это стало правильно и престижно. От простого инженера до начитавшегося из спецхрана гэбешника. Государство было, но без государственников. Конечно же, советские матери продолжали рожать сыновей с наследственным инстинктом государственника. Но те, когда вырастали и начинали ощущать в себе позыв государственника, принимали его за партийную совесть.
А писателю приходилось еще быть и властителем дум. А он еще с давних пор так не любит быть должным. Именно в советское время по настоящему восторжествовал критический реализм. Писателю приходилось быть не только мозгом нации, но иногда и совестью. То, что так жить нельзя, он давно убедил общественность, задолго до Говорухина. Но пытаясь сказать, а как же жить, — тоже не его обязанность! — он мог предложить лишь преимущество западной материальной культуры и либерально-демократические клише, которые оказались столь неприглядными при близком рассмотрении. Читатель потому еще и отвернулся, а не только из-за отсутствия денег на книги и толстые журналы: находит же он их на детективы. Ну и поделом.
