Неужели всё так повторяется! Вот и сейчас: лошадь падает на колени, потом ложится на один бок, потом перекидывается на другой бок и проделывает это несколько раз, блаженно, развязно, — и привстаёт, сначала на колени передних ног, на миг являя картину классического коня, хочет вскочить на все четыре, но вскочить у неё не получается, а получается подняться со скрипом и пуком и тут же снова стать простой рабочей кобылой. А она не простая лошадь, а домахаджирской масти. В нашей деревне все лошади ценной домахаджирской масти, только однажды их стали запрягать, превращая в тягловых и вьючных…
Вот жеребёнок уткнулся в брюхо матери, ноздрями ища запах молока. Вот он отскакивает и очерчивает круг по лужайке, выструнивая тонкие ноги на лету. Может показаться, что у него слишком большая голова, и весь он какой-то нелепый, но отец уверен, а толк в лошадях он знает, что жеребёнок по всем признакам обещает вырасти в красивого жеребца.
Жеребёнок снова подходит к матери. Сделав несколько глотков молока, он отрывается от сосцов и прислушивается к чему-то внутри себя. Жеребёнок словно желает прикинуть, насколько это молоко приятно. И, убедившись, что оно очень приятно, опять начинает сосать. Кобыла ест худую траву, но взгляд у неё при этом косой и чуткий: она готова в любое время защитить своё дитя.
Жеребёнок снова оторвался от сосцов и снова прислушался. На сей раз он прислушивается к нескольким решительным шагам, которые сделал по направлению к нему мой малыш. Малыш хочет подойти к жеребёнку, но боится его матери. Я взволнован. Да, именно так и было тогда.
Точно так же, как в моём детстве, стоит тёплое летнее утро в нашем старом саду. И лужайка перед домом зелёная, и деревья зелены разными оттенками зелёного цвета, и лишь то там, то тут в эту сплошную зелень вкрапливается тёмно-красный садовой алычи.
Вот и сейчас появляется мой отец. Игриво грозит жерёбенку. Отпугнув жеребёнка, отец тут же принимает доброжелательную позу и, подходя к кобыле, узду прячет за спиной, а приманку — кукурузный початок — выставляет в протянутой ладони. Зная, что ее все равно поведут на работу, лошадь как всегда легко отдается на приманку, таким образом выиграв хотя бы початок. Отец суёт ей в пасть удила, продолжая шептать обольстительные слова, уже не обязательные. Потом ведёт к амбару и надевает ей на шею хомут.
Жеребёнок остается один. Пацан подходит к нему смелее, зовёт его, — как я когда-то позвал своего (не этого ли самого?) жеребёнка по кличке, которую уже забыл.
