Сейчас у подножия гостиницы, в дверях ресторана сидел сухумский сумасшедший и всеобщий любимец Чума, как всегда в форме моряка и с гитарой. Он сидел с сигарой в зубах, отпивая из бутылки десертного вина, и пел. Вариации на тему:
Мальчик, оглушённый весной,
вышел на пристань и увидел,
как красивая тетка на палубе яхты
при людях отдавалась яростному солнцу.
Но отплывал, растворяясь в лучах, парус, —
на набережной, окруженный зеваками, хрипло орал под гитару сухумский бомж и всеобщий любимец Чума:
Бе-езногих русалок, пропахших рыбой,
Променял я на женщин суши.
Всё я пропил,
Кроме тебя, мой парус…
Завидев меня, он вскочил и поздоровался со всей вежливостью и тут же заиграл и запел в мою честь. Чума принимал меня за Анастаса и называл отцом родным, не смущаясь тем, что как раз по возрасту он годился мне (Анастасу) в отцы. И потому он запел:
Журавли улетели. Журавли улетели.
До весны опустели родные края.
Лишь оставила стая среди бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля.
Был и сам я когда-то бродягой крылатым,
Много песен пропето в больших городах…
Но как только запел, тут же забыл про меня.
И все же что-то тут было не то, век свободы не видать! Во-первых, с утра да пораньше тут было множество тех тихариков, которые, насмотревшись фильмов про чекистов или поверив в байки о шпионах, все как один прикрывались распахнутыми газетами. Во-вторых, во всей атмосфере кофейни чувствовалось какое-то напряжение. В-третьих, на прилавке кофевара стоял свежий букет казенных гвоздик. Дворник Акоп в новеньком фартуке выглядывал из-за цветов, чувствуя себя по причине фартука и цветов несчастным и опозоренным. Края лепестков гвоздик уже начинали привядать от жара печи.
Я стал искать глазами Минаша, нашего местного художника. В том, что найду его в артистической кофейне, я не сомневался так же, как в том, что найду кипарисы стоящими над воротами на малый причал. Мы сначала попили традиционного кофе.
— Ну что, Репин? Виделся с Грэмом Грином? — хором спросила меня артистическая кофейня.
И тут же запахло весной. Если повадились именитые гости — пришла весна — сезон.
Так оно и есть. Резко выехала на набережную и остановилась черная «Волга» с антеннами. Остановилась как раз на том месте, где Гвидо Джотович стоял, сначала одиноко слушая Троцкого, а в течение четверти часа утонувши в толпе, запрудившей набережную, — здесь улица Ленина сливается с прибрежным бульваром. А на историческом балконе появился в гавайских шортах тот, про которого знал весь город, что он приехал выбирать натуру. Впрочем, с появлением машины он тут же исчез в номере. Дверь «волжанки» щелкнула, как портсигар, и оттуда выпорхнул министр внутренних дел. Его появление было настолько великолепным и значительным, что воздух сразу стал разреженный, как после молнии. А по набережной, вдохновенно закинув назад курчавую голову и широко размахивая ручонками, спешил к генералу начальник портовой милиции, то есть Борис Романович Шапиро, в сопровождении свирепого и рослого старшины дяди Вани, единственного своего подчиненного. Но он опоздал на рапорт.
