«Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты» (Ф. Раневская)
«Тишина» продержалась на театральных подмостках тринадцать сезонов. Появление Раневской и Плятта на сцене в начале действия сопровождалось такими бурными аплодисментами, что иногда спектакль начинался с опозданием на двадцать-тридцать минут.
Отчасти тема «отцов и детей» была поднята и в другой, более ранней постановке, которую Фаина Георгиевна называла в числе своих любимых, – «Странная миссис Сэвидж».
Впервые спектакль по трагикомической пьесе американского драматурга Джона Патрика был поставлен на сцене Театра имени Моссовета режиссером Леонидом Варпаховским в 1966 году. По сюжету эксцентричная вдова миллионера Этель Сэвидж тратит значительную часть денег покойного мужа на благотворительность. Дети мистера Сэвиджа от первого брака в ярости – и отправляют мачеху в пансион для душевнобольных. Но миссис Сэвидж не только чувствует себя в пансионе как рыба в воде: оказывается, что она успела спрятать бумаги, которые позволили бы великовозрастным отпрыскам распоряжаться деньгами и имуществом. Дальнейший сюжет строится вокруг эксцентрических, а подчас и откровенно идиотских ситуаций, в которые по воле мачехи попадают обезумевшие от жадности дети покойного Сэвиджа… Впрочем, все заканчивается относительно благополучно.
«Женщины – не слабый пол, слабый пол – это гнилые доски» (Ф. Раневская)
Во внетеатральной жизни Раневской в 1960-х годах началась очередная черная полоса. Сначала скончалась Павла Леонтьевна Вульф – женщина, заменившая Фаине Георгиевне мать, ставшая для нее учителем, примером, ориентиром в жизни, бесконечно ею любимая и уважаемая. Год спустя умерла сестра Белла – за несколько лет до этого она, считавшаяся на родине «белоэмигранткой», вернулась в Россию, к Фаине, но прожила в Москве недолго. В 1966 году не стало Анны Андреевны Ахматовой – ее смерть Раневская восприняла как страшную трагедию.
Цинично звучит, но, может быть, потери и личные неурядицы делали игру Раневской еще более тонкой, еще более прочувствованной? Или, напротив, ее вечное стремление к совершенству позволяло ей забыться, давало временное облегчение от душевной боли? Фридрих Ницше сказал однажды: «Творчество! Вот великое спасение от страданий, великое облегчение жизни!» Согласилась бы с ним Фаина Георгиевна? Увы, спросить ее мы уже не можем…
«Запомни на всю жизнь – надо быть такой гордой, чтобы быть выше самолюбия»
