Видно, звон итальянского колокола донесся до Альбиона, – Шекспир слышал про то, каким образом пятнадцать лет назад умер несчастный Джеймс Крайтон. Тоже и Гамлет представляет себе образ его смерти, да.
– Ну-ка, дети,
Кто подлее всех на свете? (Строчка украдена – мною – из стихов Саши Черного, если не ошибаюсь; и перелицована.)
Неужто Великий Винченцо I Гонзага, герцог Мантуанский, ценитель музыки и физики, щедрый работодатель Рубенса и Монтеверди, спонсор Галилея (подарил ему какую-то золотую цепь) и проч.? Тот самый, на чьих портретах из-под шелка и атласа отовсюду выпирает такой мощный стальной доспех (на груди – просто форштевень; прижав мягкого человека к такой груди, можно разрезать его вдоль пополам; и под штанами-буф наверняка проволочный памперс)? Еще у него детки чудные – трое мальчиков и девочка.
Как вам сказать. Скажем уклончиво (международные осложнения нам ни к чему): люди его фамилии бывали еще совсем недавно устроителями подлых историй. Вот, полюбуйтесь – просто бросьте на сцену взгляд.
Луциан
…Да истребится ныне жизнь в живом.
(Вливает яд в ухо спящему.)
Гамлет. Он отравляет его в саду ради его державы. Его зовут Гонзаго. Такая повесть имеется и написана отменнейшим итальянским языком. Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены.
Офелия. Король встает!
35
В 1832-м Виктор Гюго написал пьесу «Король забавляется». «Le roi s’amuse». После первого – не то после второго – представления (в «Комеди Франсез») цензура запретила ее. Будто бы за подрыв престижа королевской власти, – а я так думаю – за утонченное порно; в этой пьесе Франциск I (1494–1547) насилует дочь своего шута в режиме реального времени, прямо на сцене – за закрытой дверью, возле которой папаша терзается и скорбит, на злую радость прочим царедворцам. Таков уж неистовый романтизм. А вы бы хотели чего?
Через восемнадцать лет музыкальный композитор Джузеппе Верди, либреттист Франческо Марио Пьяве и опять же цензура (теперь итальянская) превратили эту пьесу в популярную оперу.
Для чего Пьяве пересказал звучные (чеканные, как говорится: сужу по переводу П. Г. Антокольского) французские стихи бесформенными речитативами и примитивными куплетами на итальянском. И убрал пару лишних монологов шута, которые не про его поруганную честь, а насчет, например, роли личности в истории либо эффективности террора. По ходу санобработки понизили короля французов до итальянского герцога; правда, не простого, а владетельного: раз главный терпила сюжета – шут придворный, без двора (и трона) не обойтись. У исторического Франциска шутом был некий Трибуле, – герцогу придумали итальянца с прозвищем Риголетто. Он поет баритоном. А герцог – тенором. Баритон горек. Тенор сладок.
