Раскольников в этом месте опять оговаривается, что «это тысячу раз было напечатано и прочитано», но на этот раз он скромничает: так талантливо-иронично только он способен подать факты, которые описываются в книгах по истории, не производя такого неприятного впечатления. И понятно почему: историки пишут о прошлом, находясь в том настоящем, когда «новый закон» стал очередным «древним», и Магометы и Наполеоны утверждены беспрекословными героями, так что теперь царит новый статус-кво. Раскольников и это учитывает, говоря далее:
«масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется… Первый разряд всегда – господин настоящего, второй разряд – господин будущего».
Парадокс Раскольникова замечателен тем, что в нескольких строчках он пересказывает смысл гегелевского понимания истории как эволюции развития человеческого общества на пути к некой цели, которую можно равным образом интерпретировать как идеалистически (конечное раскрытие замысла Абсолютного Духа), так и материалистически (устройство справедливого бесклассового общества). В этом весь Достоевский, ранний социализм которого по конечной цели не отличался от своеобразности его позднего христианства в смысле возможности устроить рай на земле. Русский радикал Раскольников целиком находится под влиянием Гегеля, неся в душе Гегелев эсхатологический оптимистический идеал, и он уверен, что этот идеал всечеловечен и, следовательно, приложим к истории России, – но уверен ли в этом Порфирий?
Как было сказано, Порфирий разыскал и прочитал статью Раскольникова за два месяца до совершения преступления. Порфирий в отличие от Разумихина умен и прекрасно понимает, что автор статьи не «разрешает убийство по совести», но отстраненно говорит о неизбежности кровопролития в ходе исторических общественных изменений. Гегель в своей философии тоже не отрицал кровопролитий и тоже мыслил отстраненно-объективно, не осуждая нравственно-субъективно наполеонов, исполняющих свой исторический долг. И это вовсе не означает, что в Гегеле жил потенциальный преступник. Но, понимая объективный смысл статьи, Порфирий при всем своем уме – или именно благодаря своему уму – не может относиться ни к статье, ни к ее автору тоже по-ученому, то есть объективно. И тут дело не только в том, что радикал европейского типа Раскольников пророчествует ему как представителю установленного порядка вещей в России неизбежность конца его положения как господина настоящего (что само по себе неприятно, даже страшно); наиболее невыносима для Порфирия мысль, что Раскольников пророчествует ему конец именно по-европейски,
