И, выбравшись из ямы, на брег ручья вскочил,
И прям к домам и крышам деревни припустил.
И пятки его часто и высоко сверкали,
И камни, где бежал он, так шумно пролетали.
Всё время, что бежал он и тяжело дышал,
Он думал: «Глупый Руа! Куда ж ты побежал?
Но долг есть долг, – так думал и несся ветром вдаль. –
Всегда у нас есть долг, и дом, есть дом всегда.
Хоть печка и дымит, пусть завтра жить не смею,
Но здесь я был рождён, любил, и здесь Тахея».
Был полдень у престола, здесь пир шёл со вчера,
Жреца и всех людей томил сон и жара,
Сердца стучали редко, наевшись жутких блюд,
Тяжёлые тела сидели там и тут.
Лупились глупо женщины на камни, что внизу,
С отвисшею губою, с свиной слезой в глазу.
Как будто матки пчёл в тот час, как трутни пали
Убитыми от травм, от шока уползали
[48],
Вот так, среди террас, хотя уж день пылал,
Все люди в полусне, кто полз, а кто лежал,
Как будто матки пчёл в тот час, как рой роит,
Всех пчёл единый страх завис и там жужжит.
И Руа думал про себя, чудясь на них смотреть:
«Чем пребывать таким живым, по мне уж лучше смерть».
Но вот в скамьях высоких спокойней был народ.
Сидит беззвучно, тихо и глазом не ведёт.
Там женщины немяты, венки нетреплены,
Над праздником возвышены, и лица холодны.
Тишайшая из тихих, красивей всех других,
Тахея телом ладная сидела среди них.
Воспрял тут Руа духом, стал храбрый глаз блистать,
Он крикнул клич призывный, взывая клан свой встать.
И сразу же вокруг него, как точки леса теней,
Созданья полупьяные вскочили на колени.
И на ступенях алтаря очнулись дурни в страхе,
И руки воинов пьяных взнесли копьё в замахе.
Скрестил тут Руа руки и зубы показал,
С презреньем улыбаясь, пред воинами стоял.
Весны несильным снегом и частым листопадом
Орудия вонзались с ногами Руа рядом,
Тахея подскочила, и жрец за ней вскочил,
Бежали по террасе, маша, крича из сил:
«Стоп! Он принёс нам вести!» – «Он сердца милый друг!»
Но вот! Одно из копий пронзило Руа вдруг.
Тахея у его лица, и рядом жрец стоял,
Смотря глазами красными, как Руа угасал.
«Тахея, вот он – мой конец, мужчиной умираю,
Свою я душу отдаю, беспутный клан спасая.
Ты посмотри на эту пьянь! Не воины, а дерьмо:
Метнули копий пятьдесят, попало лишь одно.
А ты, жрец-прорицатель, ты предрекай давай:
В каком часу на клан твой обрушится клан Ваи!
Пройдя мимо тапу, огонь и смерть несут,
Как рой из муравьёв, они сюда идут».
На день другой полезло вновь светило в небеса свои,
И говорят, был тоже пир – теперь уж на земле Ваи.
