– Я не жужжу, – огрызнулся воодушевленный своим присутствием Матрасище, – Я не пчела. И вообще, предъявите документы!
– Ой, – сказал дед, и почти схватился за сердце.
Не за само сердце, конечно, а просто попробовал положить руку на левую часть груди, где у дяди Вадима бейджик. Попробовал, но не донес, положил снова на стол.
– Ну, это ни в какие мои ягодицы не годицца, в смысле – ни в какие ворота не лезет, – возмутился длинный ангел, – Распустили молодежь!
И посмотрел на маму, подозревая именно ее в распустительстве молодежи. А я тихо порадовался за друга, потому что в нем увидели молодежь, а не детвору. Неужели Матрас тоже взрослеет?
Да нет, ему-то с чего взрослеть…
Мама обернулась в длинному.
– Если я правильно ошибаюсь, – сказала мама, старательно копируя стиль речи длинного, – то формально Ма… мальчик прав. Но давайте замнем это. Давайте? Вот и хорошо. Мальчик волнуется, ведь это и его дед тоже. Вы это понимаете, кстати?
Я слушал маму, и чувствовал в ее голосе обреченность. Даже из ее слов выходило, что деда у нас забирают. Нелегальное содержание сеньора, да еще и не зарегистрированного… Но как мама могла его зарегистрировать, как? Никак. Он нам даже не седьмая вода на киселе. Он нам ветер в карманах, пустота на душе и пыль в глаза.
Но вместе с пропаданием деда намечалось еще кое-что в минус: «Юный химик», с пятью пробирками, тремя ретортами, пачкой лакмусовой бумаги, горелкой под сухой спирт, набором реактивов и книжкой с опытами.
И тут я вдруг подумал – а на кой он мне, этот «химик»? Я стану врачом или писателем, потому что все наклонности мои к тому, чтобы лечить, или залечивать. И разве не правы те люди, которые советуют не перечить тому, что происходит в их жизни, мол, «на всё воля Твоя»? Если «химик» накрывается потухшей горелкой, то не к лучшему ли это? Говорят, что всё к лучшему.
Щёлк. Уши мои, уши!
Я схватился за ухо – хрящик пылал. Похоже, в микрочипе лопнула атомная батарейка. Даже ладонь моя вдруг нагрелась, стала красной, как… не знаю, как, мне же за углом головы не видно. Но руку убрать страшно, вдруг в ней ухо останется?
– Давай, давай, – шепотом подбодрил меня дядя Вадим, наклонившись к другому уху, – Отодри себя за ухо, давно пора.
– Отдери, – поправил я дядю Вадима.
Тетенька посмотрела на меня изучающе – будет этот мешать процедуре, или не будет? Что-то в ее тоскливом взоре показалось мне поддельным, будто хорошего актера уговорили на «кушать подано», заменить приболевшего коллегу – а хороший и забыл уже, как это играется.
