– «Кажется, тут» – послышалась одна мысль.
– «Здесь», – твердо прозвучала другая.
– «Так здесь или тут?» – неуверенно спросила третья.
Мое припрятанное дыхание остановилось. Стало так тихо, что я услышал, как в углу над дверью паук поскользнулся на своей паутине. Раздался треск рвущейся паутинки. Паук выматерился по-паучьи, и принялся разглядывать, сколько же он там ненароком намотал этих дурацких собственных ниток на собственную же коленку, когда поскальзывался. Я слышал шевеление глазных яблок паука, разглядывающего аварию на трассе.
– Здесь, – теперь уже словами сказали за дверью, – Давай звони.
Я услышал, как чей-то палец давит на мертвую кнопку дверного звонка. Звонок был отключен мною собственноручно как раз перед тем самым визитом девочек-одноклассниц. Им тогда пришлось робко стучать, а я еще, помню, подумал – все равно это девчонки стучат. Подошел, и постучал им в ответ азбукой Морзе. Им почему-то сразу стало понятно, что я дома, «потому что так по-дурацки тарабанить может только Сережа».
Но сейчас я не стал отвечать стуком на стук, как советовали в одной киноленте про тридцатые годы. Я на цыпочках выбрался из коридора обратно в залу, сиречь, в большую комнату, и прошептал:
– Ге! Ро! Стра! Ты!
Иной римский гонец лишился бы чувств после этих слов, а я просто подумал – не слишком ли тихо я шепчу? Почему все продолжают жевать, когда я им такое шепчу? Или не слышат, или даже не слушают. Потом догадался, что у них самих сейчас процесс постоянного взросления продолжается – они слышат только треск за ушами.
– Геростраты, там, за дверью, – сказал я погромче, останавливая у них процесс взросления, и господа взрослые наконец-то оторвали свои рты от тарелок.
– Где? – глупо спросил дядя Вадим, отложив вилку в сторону, – Вот же черт принес…
Несмотря на явную глупость вопроса «где», я тихо порадовался за дядю Вадима: он все-таки первым повел себя по-мужски, включаясь в новую ситуацию. Наверное, он на самом деле в армии служил, а не «откосил, как некоторые».
– Там, в смысле – здесь, – показал я себе за спину, и, чтобы не подумали, будто это я их, геростратов, принес в рюкзаке, добавил, – Стоят за дверью, пытаются раздавить наш звонок.
Думал, что шучу, а вот дедушке явно не по душе пришлось. Он слова «раздавить» наверняка испугался, заячья филологическая душа. Побелел, со звоном уронил на тарелку ножик, и резко откинулся назад, на спинку стула. Со стороны это выглядело, будто звона падающего ножа было мало, и дедушка сейчас с размаху долбанет по тарелке носом, чтоб уж ахнуло, так ахнуло, как благовест.
