Или там что-то от слова «ренессанс»? Забыл. Ну и ладно.
Короче говоря, щелкнуло у меня за ухом, и я понял, что в этой компании я сейчас главный. Как только диагностируешь в компании свою главность – это знак, что взрослеешь. Делать нечего, я взял ответственность за ситуацию на себя.
– Не торопись, Матрасище, – велел я другу, и он послушно послушался, невольно уловив мою главность, растворенную в пространстве кухни.
– Дедушка, – воззвал я, – Господа и впрямь требуют объяснений… так что, прошу, начинайте.
– Да ради Бога, – сказал дед с облегчением, как партизан, которого долго пытали фашисты, и он, не в силах терпеть, наконец-то придумал себе отмазку, почему он может теперь рассказать, где спрятана пушка, – Дело в том, что я никакой не бомж. Я филолог… а тебе, Сережка, впору подумать о филфаке, не только о медицинском… и мне однажды стало невероятно стыдно за свой аквариумный образ жизни. Теплое место, кормежка по расписанию, почет и уважение других рыб… пардон, коллег по работе. Вы знаете, господа, мы даже не говорили «работа», мы говорили «служба», как театральные. Не знаю, понимаете ли вы меня, господа школяры, но взрослого человека иногда начинает мутить от ненастоящести бытия, и тогда он может дойти до того, что предпримет попытку вывести себя из аквариума на чистую воду.
Дед приподнялся над стулом, намереваясь встать в полный рост. Но ревматизм – ах, как хорошо, что у меня мама врач, и я знаю такие вещи! – не дал деду выпрямиться, и следующие торжественные слова ему пришлось говорить в странной позе привставшего человека. Словно он собирался вытирать попу, но вместо этого приходится толкать речь.
– Господа! – заявил дед, привстав над табуретом, – Это называется «пойти в народ»! Каждый русский интеллигент просто обязан в течение жизни однажды сходить в народ!
– И что, дедуля, ты сходил? – с доброй насмешкой спросила мама, которая тихо вошла и стояла у двери кухни.
Деда малость заклинило в позе над табуретом, он схватил себя за бочок и осторожно опустил в положение сидя. Примерно так опускался на колеса «форд» дяди Вадима, когда отвернули клапан на домкрате. Я даже захотел узнать, где у деда ручка, которую над крутить, чтобы опустить его на табурет.
Мы так обрадовались, что мама пришла! Она стояла, красивая и молодая, откровенно радуясь тому, что у нее такая большая семья. Она еще не знала, что дед шпион. Или филолог… да какая разница.
Главное, что дед наш ходил в народ. Я толком не понял, что это значит. Поговаривали, что дядя Вадим тоже ходил в народ, года на три, и «это на нем отразилось». Что отразилось на дяде, я не знал, но дедово отражение пока что ассоциировалось у меня со старым развалившимся домом.
