У нас в квартире две комнаты, большая и маленькая. Кухню я «по-солдафонски», как говорит мама, называю «харчевня». Разумеется, есть у нас ванная и туалет, который и в Африке туалет. Если верить взрослым, то в Африке всё, как у нас. Этим мы отличаемся от Греции в худшую сторону, в которой вообще есть всё. Еще у нас в квартире есть «плачевня», и есть «хранюшня». Как ни странно, плачевня и хранюшня – это одна и та же комнатка, стандартная «кладовка». Клада в ней я не нашел, а реветь приходилось, когда маленький был. Спрячешься, и плачешь, пока никто не видит. Это хорошо, это тоже забота о будущих воспоминаниях. Я вообще очень предусмотрительный человек.
Если деда от нас заберут, «изымут», моя детская плачевня превратится в рыдальню. Чтобы этого не случилось, я должен быть готов толкать знакомый «форд» хоть до Москвы. Это сколько от нашего Сиреченска… многовато. Мама рассказывала, что в прежние времена пионеры всегда были готовы к труду и обороне. Жаль, что я не такой пионер, но я всегда готов толкать старый «форд».
Геростратам не объяснишь, почему ты не пионер. У них государственная логика, прописанная в тяжелых томах. Так мама сказала. И еще она сказала, что деду у нас должно быть хорошо, чтобы не изъяли.
Поэтому после пряников я пошел к деду, в маленькую комнату. Он был еще слаб, всего-то первая неделя нормальной жизни после мыканья в полуразрушенном доме. А у нас и тепло, и сыто, и мы с мамой люди вполне адекватные. Так… адекватные… ладно, потом посмотрю. Главное, что это хорошее слово, я точно помню. Поэтому и употребляю.
Дед сидел за столом и пытался включить ноутбук. Когда я вошел, он на меня глянул, и говорит:
– Пришло печальное Пьеро… Ты чего такой кислый? Что, кончилась эмоция?
– Я не Пьеро, – ответил я деду Алексею, – Просто пряников переел, наверное.
На самом же деле я думал о том, как сделать ему хорошо. А поскольку пока не придумал, мое внутреннее неведение выразилось в печальной мимике. Дед откинулся в кресле, скривился в каком-то невеселом воспоминании, и говорит:
– Ты, видать, на одной картохе никогда не сидел. Картоха эта… подарок глистам в чистом виде: доброе утро, глисты, я еще жив.
– То, что ты жив, деда, не только им подарок, – сказал я, – Мы, в принципе, тоже рады. А у меня еще сегодня мимика не проснулась, со мной такое бывает. Сам уже встал, внутренний мир вовсю брызжет – а мимика спит, и на лице ничего не отображается до вечера.
Это я ему соврал во спасение, мимика моя давно встала. Но дедовы мрачные воспоминания об «одной картохе» натолкнули меня на идею, как сделать ему хорошо. Порасспрашиваю-ка я его о тех временах, пусть душу облегчит.
