Вместо всего перечисленного он вынужден был снова погрузиться в работу. Обыск прошёл впустую. Отпечатки пальцев на дисках эксперты не обнаружили. Мальчишку, прицепившего конверт на дверь Файлей, нашли, но тот ничего не смог добавить к уже имевшемуся описанию потенциального похитителя.
Время шло, ФАС лютовал, журналисты во главе с Аркадием Файлем наседали, а зацепок, как и прежде, практически не было. Вот и пришлось, обложившись надоевшими бутербродами и заварив кофе покрепче, корпеть над старой тетрадью, так напугавшей Даниила Ромельского. Чутьё подсказывало, что время на неё потратить стоит, и Громов, регулярно зевая и чертыхаясь, с неохотой разбирал чей-то малопонятный почерк.
Это было похоже на дневник, только события излагались урывками: без дат и имён. Но общая последовательность улавливалась без труда.
«Как же бесят её подхалимские улыбочки! Почему никто не видит, что всё это притворство! Называют её «Солнышком», идиоты! Только я знаю правду.»
«Тошнит от её лицемерия! Так бы и стёр эту мерзкую улыбочку. И у меня почти получилось — случайно испортил тряпку, которую она вышивала почти месяц. Наконец-то наше «Солнышко» перестало сиять и кривляться.»
«Как же она достала! Подумаешь, центр вселенной! Все вокруг пляшут и чуть ли не поклоняются. Смотреть тошно! Зато, как она ревела и истерила, обнаружив, своего пуделя, всплывшим в бассейне к верху пузом!»
«Недолго же она горевала по своей псине. Купили новую собаку, и она снова светится — лицемерка!»
«Вчера попугай случайно вылетел в форточку и попал в лапы коту. Жалко, он был ручной, забавный. Но как же она рыдала над его останками! И взгляд был совсем, как на тех картинах. Кажется, у меня есть идея…»
Громов снова зевнул, решив, что от записей несёт детской, максимум подростковой ревностью и инфантильностью. Но через пару страниц они приняли какие-то уродливые, а главное знакомые очертания, и капитан стал вчитываться в анонимные письмена даже с некоторым энтузиазмом.
Автор записей почти как похититель девочек издевался над таинственным «Солнышком», не применяя физического воздействия. Подстраивал неприятные ситуации, выставлял виноватой в глазах родителей, ссорил с друзьями, портил любимые вещи. В общем, пакостил как мог, правда, в основном по мелочам. Масштаб был явно не тот, да и никакого «света» в тексте не фигурировало. Зато присутствовали частые и непонятные отсылки к загадочным картинам.
Судя по периодически упоминавшейся смене времён года, продолжалось психологическое давление долго: не месяц и не два. Заканчивались записи также внезапно, как начались на фразе:
