— Это что ли тот самый хлыщ подзаборный?
— Может и был раньше подзаборный, а теперь какую-никакую тачку сам себе справил, не то что некоторые кудрявые, — сказал Саид.
Петрович обиделся.
— Ты меня своей тачкой не кори, понял? Если бы не я, то неизвестно, был бы ты вообще жив. Понял? Свои чернозадые тебя безо всякого рэкета б кончили, понял?
— Я — чернозадый? Да ты на себя посмотри! Морда эфиопская! — Саид начал заводиться вполне серьезно.
Тут до меня наконец дошло, что это — тот самый Саид, который ради своего спасения отдал Петровичу серебристый кадиллак! Значит, это он охраняет теперь дерзайцевских кошек! И еще я понял, что этот спор о цвете кожи — старый, и будет значительно лучше, если я сейчас Петровича быстренько отсюда уведу.
— Давай, Петрович, поехали, а то вон времени-то сколько. — Я стал подталкивать его к выходу.
Даже усаживаясь в машину, Петрович не унимался и все выплескивал свои соображения по национально-расовой проблеме.
— Есть хочешь? — наконец сказал он, заведя мотор, — на, вот, Тамаркиных бутербродов пожуй… Ну, что, тронулись?
— Эй, стойте! Кошка за вами бежит! — раздался с крыльца дома голос Саида.
Мы остановились, Петрович открыл дверцу, и наша Кошка с ее довольным «мя» запрыгнула мне на колени. Я предложил ей кусочек колбаски, она вежливо полизала, а потом попыталась зарыть его у меня же на коленях, и, произнеся:
— Ффуу-мя! — перебралась на заднее сидение.
И мы, наконец, двинулись в Мышеславль.
Белая ночь, наконец, кончилась, и ненадолго наступила самая настоящая, но более неподходящего времени она не могла изобрести. В полной темноте мы подъехали к пристани парома. Он был на той стороне, и, судя по всему, возвращаться до утра не собирался.
— Пойду за лодкой, — сказал Петрович.
— Куда?
— Есть тут, понял, один знакомый. А ты стой у машины, никуда не уходи, а то опять потеряешься. Куда среди ночи едем, сами не знаем…
Я хотел было возразить, что поехал искать кошачий рай по его же собственной рекомендации, и теперь тоже не по своей воле увязался с ним в этот Мышеславль, но Петрович уже скрылся в темноте.
Где-то, скучая, залаяла собака, а я стоял, облокотившись на машину, и слушал звуки ночной реки. Есть, конечно, в этом что-то романтическое — стоять вот так ночью у переправы с кошкой на руках и пытаться понять, какого лешего тебя сюда занесло, а где-то в московской квартире ждут, не дождутся чистая постель и ванная комната с турецким душем и китайским полотенцем.
