Поезд «Спокан Интернэшнл», тот самый, идущий на север, остановился в Боннерсе и не двигался дальше до тех пор, пока огонь не утих и Ухват хорошенько не вымочило дождем. Закрыв рот и нос платком, чтобы не нахвататься дыма, все двадцать миль по дороге, ведущей вдоль Мойи в сторону дома, Грэйньер прошел пешком; он то и дело останавливался и смачивал платок в реке, а вокруг серебристым снегопадом кружился пепел. Здесь ничего не горело. Огонь занялся на восточном берегу, неподалеку от деревушки Медоу-Крик, и распространился на север, пересек реку над узким ущельем, по настилу, образованному объятыми огнем повалившимися исполинскими елями, и пожрал долину. Медоу-Крик превратилась в пустыню. Грэйньер остановился у железнодорожной платформы, напился воды из бочки и тут же двинулся дальше, даже не присев. Вскоре он уже шел через лес гигантских обуглившихся стволов, которые еще пару дней назад были хвойными деревьями. Мир был сер, бел, черен, воздух едок – ни животных, ни растений; пламя тоже ушло, но тепло живого огня было по-прежнему ощутимо. Столько пепла, столько удушливого дыма – еще за несколько миль до дома ему было ясно, что никакого дома больше нет, но он все равно шел вперед, оплакивая жену и дочь, снова и снова выкрикивая их имена: «Кейт! Глэдис!» Он сошел с дороги, чтобы взглянуть на участок Андерсенов, первый за пределами Медоу-Крик. Поначалу он даже не смог бы показать, где стояла хижина. Их угодья ничем не отличались от остальной долины, выжженой, безмолвной, если не считать повсеместного шипения последних остатков чего-то прогоревшего. Из высокого пепельного сугроба торчала кухонная плита, ее железные ножки подогнулись от жара. Поблизости валялось несколько больших камней от дымохода. Все остальное было занесено пеплом.
Чем дальше на север, тем громче становился треск ломающихся и свист горящих стволов, и вот уже каждое обуглившееся дерево по-прежнему исходило дымом. За следующим изгибом реки он услышал рев пожара и в полумиле увидел огонь, черно-красной завесой опадавший с ночного неба. Даже на таком расстоянии жар был невыносим. Он повалился на колени, на теплое пепелище, по которому пришел, и зарыдал.
Десять дней спустя, когда поезд «Спокан Интернэшнл» возобновил движение, Грэйньер добрался до Крестона, что в Британской Колумбии, и вечером того же дня вернулся на юг, вновь проехав сквозь долину, когда-то бывшую ему домом. Судя по тому, что говорили вокруг (Грэйньер напряженно вслушивался в каждое слово), пламя вскарабкалось на гребни холмов и остановилось на полпути вниз по другую их сторону. Теперь это была не долина, а потухшее разворошенное кострище на дне канавы. Всю свою жизнь Роберт Грэйньер будет вспоминать выжженную долину на закате – самое невероятное зрелище из всех, что он когда-либо видел не во сне, а наяву: льдистая синева последних отблесков над головой, облака, те, что повыше, еще белели, отражая загорный свет, под ними другие, похожие на ребра, переливались серым и розовым, а самые нижние терлись о вершины гор Бассард и Квин; и под этим невиданным небом – черная безмолвная долина, которую пересекает поезд, невероятно шумный и все же не способный пробудить этот сгинувший мир.
