Мария Николаевна пристально поглядывает на помещика: взгляд ее глубок и серьезен. Она понимает, что это, кажущееся таким маленьким, оплачиваемое двадцатью рублями, дело есть дело великое. И тут впервые радость уступает место раздумью:
– Ах… сумею ли?.. – скорее себя, чем его, спрашивает она. Но когда он задает ей вопрос, хватит ли у нее сил на борьбу, – она с изумлением отвечает вопросом же:
– С чем борьба?
Какая же может быть борьба, если она будет честно делать свое дело? В ней нет сомнений или дурных предчувствий: полное доверие к окружающему. Но, оставшись одна, она невольно обращает внимание на то, что кругом нее. Кутается в платок… Я, как сейчас, помню это ее зябкое движение плечами, от которого самой становилось холодно, будто сидишь не в театральном зале, а в этой жалкой избе, где за стенами завывает ветер и, очевидно, дует изо всех щелей. Она попробовала печь: «Как лед…» Вой ветра вызывал в ней представление, что она «как военные в лагере…». Да она и идет на войну – на войну с темнотой, с невежеством!.. И она опять радостно смеялась, хотя вся дрожала – от холода или от волнения, а может быть, и от того и от другого. Некоторое время Мария Николаевна стояла, словно собиралась с духом, крепко сжимая руки, – но вдруг решалась и стремительно легким движением, как купающийся бросается в воду, шла в класс…
Последующую сцену со сторожем Мария Николаевна вела все еще в светлых тонах. Когда сторож Акимыч мрачно спрашивает ее, чем же топить, если дров нет, – она только удивляется: дров нет? Значит, надо распорядиться, чтобы привезли, и только… Ей все кажется простым. Ей ведь интересно не это, а только те школьники, к которым она опять уходит, готовая их полюбить, полная интереса к ним. Но действительность скоро дает ей себя знать.
Начальство, в лице типичного кулака-кабатчика, толстого, красного, полупьяного, подвергает ее грубому допросу относительно ее «веры, образа мыслей», допытывается, «нет ли у нее каких заблуждений…». В Ермоловой чувствовалось в эту минуту полнейшее недоумение… Потом она начинает отвечать ему со смехом, но в смехе Марии Николаевны уже слышались нервные нотки. Он начинает требовать угощения. Она пробует перевести его на другие рельсы: раз он «начальство», так не доставит ли он дров, а то дети замерзают в классе. Она пытается удержать его от грубых выходок, но голос ее слегка дрожит от возмущения. Она хочет говорить твердо и авторитетно, не пускает его в класс, но он грубо отстраняет ее и врывается туда; она понимает, что нравственной силы тут мало, и вынуждена прибегнуть к защите Акимыча. Впервые Ермоловой – Лониной приходит в голову, что она здесь беззащитна… И когда Акимыч выпроваживает буяна и его сменяет «земский член училищного совета» Шалеев, – у нее светлеет лицо: интеллигентный человек поможет ей… Но с первых же его слов она понимает, с каким пошляком имеет дело. Горькое разочарование выражается в том, как она на него смотрит, с презрением слушая его грубые комплименты. Когда врывается его ревнивая супруга, чтобы увести его, – она встречает ее со спокойным достоинством благовоспитанной девушки. Она с недоуменным выражением говорит:
