«Вечно юная, вечно прекрасная…» –
с доверчивой мольбой начинала она обращение к Афродите. Зал замирал, и когда она с страстной силой кончала стансы:
«Дай мне счастия, дай мне забвения,
Дай свободною грудью вздохнуть!..» –
то нельзя было вместе с ней не поверить во власть Афродиты, но душа дрожала от бессознательной тревоги за Сафо.
Близился брачный час. Рабыни обрывали розы и жасмины, украшали дом гирляндами. А в это время избранник Сафо успел обратить взор на юную, печальную Мелитту. Юность влекло к юности, и в течение долгой задушевной беседы они «находили друг друга»; он просил у нее розу в залог их дружбы. Мелитту играла актриса Панова, хорошенькая и нежная, как цветок, так что не удивительно было увлечение Фаона. Она вставала на мраморную скамью, чтобы достать розу, оступалась и падала в объятия Фаона, он целовал ее – и в эту минуту показывалась Сафо. Большое, томительное молчание. Что она видела?.. чего не видела? – никто не знал: ее голос был спокоен… но… впервые жало ревности пронзило Сафо. Ермолова заговаривала с Фаоном, стараясь овладеть собою. Только раздувавшиеся ноздри указывали на ее волнение. Тон Марии Николаевны звучал материнским благоразумием, – она только желала бы Фаона «избавить от опыта и горького сознанья», но тут в голосе Марии Николаевны прорывалась страсть: «…как нас томят несбыточные грезы, и как терзает нас любовь отверженная…» Она замечала, что он не слушал ее, только машинально повторял ее слова «…любовь терзает…». Мария Николаевна смотрела на него долгим, пристальным взглядом и отвечала ему глубоким, безнадежным аккордом:
Она уходила: этот час Сафо привыкла посвящать музам… Хотела уйти – и не могла и, нерешительно останавливаясь, ждала всем существом, чтобы он позвал ее… Когда он окликал ее, она всем корпусом поворачивалась к нему, в лице ее загоралась радостная надежда: «Желаешь ты?!..» Но он только говорил ей: «Прости…» Опять потухало лицо Сафо. Она еще раз вглядывалась в него, словно еще надеясь на что-то… наконец, решившись, Мария Николаевна быстро уходила.
Когда Сафо возвращалась из грота, словно молнией пробегали по лицу Ермоловой тревожные мысли. Отныне Сафо уже не избранница богов, а просто женщина, которой грозит измена возлюбленного.
Фаон спал на скамье. Она наклонялась над ним, забывала все, любуясь его совершенной красотой, и целовала его в лоб. Он, еще не открывая глаз, в полудремоте произносил:
– Мелитта…
Ермолова отшатывалась, словно пораженная ударом ножа в грудь, и ее короткий возглас: «Ах!..» – больше говорил, чем целый монолог. Сомнений больше не было… Он просыпался после светлого сна, полный радости. Мария Николаевна вся дрожала. Он глядел на нее улыбаясь и говорил ей: как все хорошо кругом, как все зовет к любви… ему казалось в эту минуту, что он любит Сафо. Она молчала и слушала задыхаясь. И только когда он спрашивал ее, что она думает о снах, – с каким-то шипением вырывалось у нее презрительно: «Они нам лгут… Лжецов я ненавижу!» Он с детским желанием поделиться начинал рассказывать ей о своем сне, – как странно он видел во сне ее, Сафо, но ее «лицо Паллады вдруг заслонялось чудесной кротостью ребенка». «Ты – и вместе с тем не ты, то, кажется мне, Сафо стоит передо мною, то…» – «Мелитта?..» – прерывала она его диким воплем боли и ревности. Он был наивно изумлен, – откуда она знает, что ему снилось, – что-то спрашивал у нее, она только отворачивала от него голову, делая рукой знак, чтобы он уходил. Он пробовал было объясниться, она еще энергичнее повторяла свой повелительный жест. Она оставалась одна.
