Голос ее звучал уверенно и ясно, в нем слышалось приказание, и вся она была – сдержанный порыв волн, наполнявшей ее горением и устремлением. Со слов: «Отдай, он мой и мне принадлежит» – она властно брала из рук удивленного Бертрана шлем, переходила с ним на авансцену, медленно возносила его над собой и надевала на голову поверх распущенных кудрей. От этого прикосновения лицо ее преображалось.
Она с волнением слушала рассказ Бертрана о поражении французов, об осаде Орлеана, о бедственном положении страны. Когда он говорил о том, что нашелся один храбрый рыцарь, который с шестнадцатью знаменами идет спасать отчизну.
– Кто этот рыцарь? – взволнованно и властно прерывала она его.
Бертран сообщал о решении граждан покориться Бургундскому герцогу и заключить с ним договор. Иоанна – Ермолова восклицала с негодованием: «С кем договор? ни слова о покорстве!..» – и с громадной силой произносила тринадцать строк роли, которые, несмотря на их краткость, все считали «монологом», – так они все заполняли и насыщали своим содержанием… «Могучий враг падет под Орлеаном…» – с пророческим вдохновением, сошедшим на нее с той минуты, как она надела шлем на голову, и несшим ее неудержимо вперед, возвещала она. В словах: «…своим серпом вооружилась дева!..» – слышалась радостная угроза, а в словах:
«Пожнет она кичливые надежды;
Сорвет с небес продерзостную славу,
Взнесенную безумцами к звездам…» –
было провидение грядущей победы.
«Не трепетать! Вперед!» –
приказывала она, как бы уже видя перед собой своих воинов. Энтузиазм ее возрастал, и в словах:
«А ни один уже британский конь
Не будет пить из чистых вод Луары» –
слышались уверенность и упоение победой. С такою же силой и непреклонностью она отвечала на слова Бертрана: «Ах! в наши дни чудес уж не бывает» –
Все дальнейшее она говорила, протянув правую руку вперед, как бы видя перед собой картину, которую рисовала словами, и указывая на нее другим.
Оставшись одна, Иоанна некоторое время стояла в задумчивости. Воинственный дух, овладевший ею, уступил место иному настроению.
При взгляде на родные места, лицо Ермоловой озарялось нежным выражением. Иоанна кротко и растроганно прощалась с ними. Она обращалась к своим стадам, жалела их, принужденная их покинуть:
«Досталось мне пасти иное стадо
На пажитях кровавый войны…» –
поясняла она, и умиление и кротость сменялись строгим, почти скорбным выражением лица. Снова волнение овладевало ею, и последние строки монолога она говорила со сдержанным подъемом, точно сама перед собою открывая то сокровенное, что переполняло ее трепетом, силой и благоговейной радостью. Подъем ее доходил до экстаза, когда она победно и ликующе восклицала:
