Глава V
ГОДЫ МУЗЫКАЛЬНОГО УЧЕНИЧЕСТВА
Проработав у Ремика более двух лет, Гершвин понял, что жизнью в Тин-Пэн-Элли он сыт по горло. Тесная комнатка, отведенная ему в издательстве, в которой он часами не вылезал из-за фортепиано, стала ему окончательно мала: она сковывала его интересы и устремления. Теперь, когда одна из его песен прозвучала в Бродвейском ревю, он все чаще стал задумываться о том, чтобы написать для театра. Джордж хорошо понимал, что работа в театре может дать молодому композитору более широкие возможности для развития его таланта, чем рутина музыкальных издательств Тин-Пэн-Элли. И так же как раньше он искал пути попасть в Тин-Пэн-Элли, где он мог бы постигать премудрости песенной "науки", так теперь он жаждал попасть на Бродвей — этот "университет", который открыл бы перед ним дорогу к карьере композитора и способствовал формированию собственного стиля.
17 марта 1917 года он объявил Моузу Гамблу, что больше не хочет работать у Ремика, и стал искать другую работу. Один из его друзей, негритянский аранжировщик Уилл Водери, подыскал ему место аккомпаниатора в Городском театре Фокса на 14-й улице с жалованием в 25 долларов в неделю. Репертуар Городского театра составляли всевозможные эстрадные шоу, которые шли там ежедневно одно за другим. Во время одного, так называемого вечернего перерыва оркестранты отправились ужинать, и представление продолжалось в сопровождении фортепиано. Новая работа Гершвина, которую до него выполнял Чико Маркс, в этом и заключалась. Вначале все шло хорошо, тем более, что некоторые песни, звучавшие в шоу, были ему хорошо знакомы, так как пришли от Ремика. И вдруг в середине представления зазвучала совсем новая, незнакомая песня, которую он должен был сыграть прямо с листа. Пропустив несколько фраз, он начал спешить. Внезапно он обнаружил, что играет одно, а певец исполняет совсем другое. Актер пытался сделать вид, что ничего не произошло, и как-то поправить положение: с кислой миной он отпускал в сторону пианиста недовольные замечания по поводу его музыкальных способностей, громко хохотал, стараясь вызвать ответную реакцию и актеров и зрителей. От стыда и унижения Гершвин готов был сквозь землю провалиться и больше не мог сыграть ни одной ноты. Представление продолжалось без музыки. Гершвин выскочил из-за фортепиано и, на ходу бросив кассиру, что больше у них не работает, поспешил скрыться, даже не взяв свое дневное жалованье. "Этот случай надолго оставил в моей душе неприятный осадок", — вспоминал он.
