Рим: история города | страница 116
Во время революции 1849 года площадь Святой Марии в Трастевере стала сценой расправы над несколькими священниками. Убийства совершили солдаты Мадзини. Руководил кровавой резней дьявол в человеческом обличии по имени Каллимако Дзамбиан-ки… Все их преступление состояло в том, что они священники, и даже формального суда устраивать никто не пожелал.
Самые горькие слова Чендлери приберег для рассказа о церкви Сан-Панкрацио, оскверненной защитниками города:
Они разбили и осквернили алтари и изображения святых, разорвали в клочья святые одеяния и покрыли стены богохульными надписями, мерзкими карикатурами и непристойными рисунками… Эти действия вызвали ужас у Европы и болью отозвались в сердцах католиков всего мира. Оказалось, что варварам прошлых веков далеко до бесов XIX столетия. Нынешние изверги по сравнению с язычниками проявили большую жестокость: те, по крайней мере, уважали христианские могилы.
Пий IX не смирился с потерей временной власти в Италии даже после принятия Вселенским собором догмата о непогрешимости папы по вопросам веры и морали, что могло служить ему некоторым утешением. В его словах, адресованных Италии по случаю собственного юбилея (1873), звучит досада несправедливо обиженного человека:
Я благословляю Италию, но не благословляю узурпаторов церкви, врагов Господа! Я не благословляю разрушителей церквей, тех, кто ведет нечестивую жизнь, осквернителей святого облика. Нет, я не благословляю ни этих негодяев, ни тех, кто им потворствует. Я благословляю Италию, а не тех, кто ее угнетает. Я благословляю Италию, но не тех, кто уводит ее с истинного пути.
Вряд ли следует говорить, что П. Дж. Чендлери недолго любовался статуями героев Рисорджименто на Яникуле.
Можно вспомнить, что Марсель Пруст погружался в ожившие воспоминания, находя вдохновение в чашке липового чая, хотя точный смысл этого высказывания остался неясным даже некоторым жителям Рима (см. эпиграф к главе). И хотя иногда мне нравится tisana[48], на каждый день я предпочитаю старый добрый британский чай. «Чайная Бэбингтон» переносит меня в место, где тревоги настоящего и прошлого кажутся далекими и обыденными. Люди, знающие Рим много лет (обычно это означает — тридцать), всегда говорят тебе, что «Бэбингтон» изменился, что это уже не то место. Не сомневаюсь, что, когда доживу до этой цифры, буду говорить то же самое. Если даже на самом деле чайная старается угодить своим японским владельцам, а не прямым потомкам мисс Каргилл и Бэбингтон, я не собираюсь выдвигать никаких жалоб. Когда чайная только-только появилась, Япония вдохновляла своим декором и не вступала в политическое или промышленное соревнование. Мир, даже римский мир, в котором мы сейчас живем, стал другим, хотя и во многих отношениях лучшим местом.
