. Новооткрытая надпись практически сразу же вызвала к жизни оживленную дискуссию
[206], в ходе которой оказались отброшенными крайние точки зрения: как безоговорочное признание памятника аутентичным текстом декрета Фемистокла 480 г., так и отрицание какой бы то ни было его достоверности, отнесение его к категории псевдоисторических фабрикаций. В конечном счете, можно сказать, восторжествовала наиболее взвешенная оценка надписи: это — копия оригинального постановления (а точнее, наверное, нескольких постановлений), но копия отнюдь не отличающаяся точностью, контаминированная и, судя по всему, приукрашенная «благодарными потомками». Во всяком случае, эпиграфический текст содержит ряд реалий, невозможных в эпоху Фемистокла, и в некоторых случаях противоречит данным нарративной традиции (Геродота, Аристотеля). В то же время считать дошедший вариант декрета полностью сфальсифицированным нет серьезных оснований. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что многие его положения в значительной части аутентичны.
В наибольшей мере это относится к последней части псефисмы, а как раз она-то и интересует нас прежде всего, поскольку речь в ней идет о досрочном возвращении афинян, изгнанных остракизмом, о котором сохранились упоминания и в письменных источниках (Andoc. 1.87; Arist. Ath. pol. 22.8). Декрет Фемистокла в этой своей части (ст. 44 слл.) гласит следующее:
'Όπως δ αν και όμονοοϋντες άπαντες Αθηναίοι
άμύνωνται τόμ βάρβαρον, τούς μεν μεθεστηκότας τα [δ]-
[έκα] ετη άπιέναι εις Σαλαμίνα και μένειν αυτούς έ[κε]-
[ι εως άν τι τώι δήμ]ωι δόξηι περί αύτών.
«Чтобы все афиняне единомысленно отражали Варвара, лица, удалившиеся на десять лет, должны прибыть на Саламин и оставаться там, пока народ не постановит что-либо относительно них». Перед нами, как видим, не окончательное решение судьбы жертв остракизма; очевидно, позже была принята специальная псефисма о досрочном прекращении срока их изгнания. Характерно, что слова όστρακισμός, οστρακίζω в тексте не встречаются; вместо них употреблено перфектное причастие от глагола μεθίστημι[207]. Справедливо отмечалось[208], что в рассматриваемой части декрета прослеживается в некоторой степени враждебное, подозрительное отношение афинян к тем их согражданам, которые подверглись остракизму. Настороженность вполне оправданная: среди этих изгнанников были очень разные люди (не только всецело преданный интересам Афин Аристид, но и, например, Гиппарх, сын Харма, родственники и сподвижники которого находились при персидском войске). Было еще далеко не ясно, чего можно ждать в крайне опасной ситуации от таких влиятельных политиков, которые к тому же не могли не чувствовать себя обиженными демосом. При подобных обстоятельствах постановление об их досрочном возвращении было, бесспорно, шагом смелым и даже рискованным, но, впрочем, полностью оправдавшим себя.
