Я убивал себя таким образом жизни, но отказаться от него был не в силах. Каждый вечер я должен был одержать новую победу или хотя бы завязать новое знакомство. Что за дурацкая идея! Я считал себя обязанным быть на высоте во всех отношениях, потому что девушки любили обменяться впечатлениями. Я был одержим мыслями о своей потенции и постоянно подкреплялся устрицами и другими афродизиаками. В общем, мной овладело своего рода безумие. Я считал, что вступил в борьбу не на жизнь, а на смерть со всеми привлекательными, солидными американскими мужчинами, владельцами элегантных домов и больших состояний. Если красивая светская девушка, такая как Аделаида Моффет, Джорджия Кэррол или Кей Олдрич, предпочитала меня всем этим американцам, я был на седьмом небе от счастья, но уже на следующий день стремился покорить новые вершины. «Ты сумасшедший, — говорила мне Терри Шей, — как можно так жить!»
«Да, это трудно, — соглашался я. — Но я не собираюсь жить долго».
И все продолжалось в том же духе, доводя меня до предела физического и умственного изнеможения, пока летом 1938 года я не познакомился с Мерри Фарни и вскоре не женился на ней.
Все началось со звонка от одной из маминых подруг, баронессы Марии Персико. Эта венгерская красавица в свое время вышла замуж за итальянца, развелась с ним и теперь работала торговым представителем магазина «Бергдорф Гудмен»[70]. Она сказала мне: «Одна из моих клиенток, очень красивая и чрезвычайно богатая девушка, питает слабость к титулованным европейцам. Она видела, как вы танцевали в „Эль Морокко“, и хотела бы познакомиться».
Вместе с баронессой и ее спутником, неким Постом, мы отправились в гости к девушке в ее огромную квартиру на Пятой авеню в районе Семидесятых улиц. Выглядела квартира довольно пустой, как будто в нее только что въехали или, наоборот, собирались уезжать. Обстановку гостиной составляли большой диван, кабинетный рояль и бар из хрусталя, на полу лежал кашмирский ковер в бежево-синих тонах. Стены были голыми, и ни одного предмета искусства я в комнате не заметил. Атмосфера была чинной и строгой. Дворецкий предложил нам шампанского, пока мы сидели и беседовали в ожидании хозяйки. Ее поведение показалось мне невежливым, но я не знал, что это была подготовка к торжественному выходу.
Внезапно дверь распахнулась, и перед нами предстала очень бледная рыжеволосая девушка ростом пять футов и пять дюймов (1 м 65 см) вместе с каблуками, одетая в неглиже из белого атласа и меховую горжетку. Она курила сигарету в длинном мундштуке. Девушка была очень хорошенькой, но красота ее казалась искусственной. Она была сильно накрашена, длиннющие ресницы никак не могли быть настоящими, щедро покрытые лаком волосы лежали волосок к волоску. В ней не было свежести и естественности, которые я так ценил, скорее своим обликом она напоминала загримированный персонаж театра кабуки с рыжими волосами.
