— Он предпочитает мужчин?
— Тьфу на тебя, Фонтен, что за гадости ты несешь! Просто у него была столь сварливая жена, что супруга Сократа, Кстантиппа, образец сварливости, выглядела бы на ее фоне просто ангелом. Фальконе прожил с нею недолго — Бог забрал его мадам при последних родах, — но она успела отравить сознание бедного Этьена раз и навсегда.
— А ребенок-то выжил?
— Этот — нет. Выжил средний сын, Пьер, лет ему теперь, наверное, двадцать. Учится на живописца, но, по-моему, лучше бы учился на столяра.
— Самому-то Фальконе сколько?
— Где-то под пятьдесят.
Я вздохнула:
— Жаль…
Мэтр улыбнулся:
— Жаль, что под пятьдесят?
— Ах, мсье, вы все шутите, а ведь мне неплохо было бы поработать на фабрике фарфора — деньги за дом с мастерской и отцовский счет в банке тают с угрожающей быстротой. И остаться с братом на бобах не могу, сами понимаете.
Лемуан по-прежнему пребывал в игривом настроении и сказал:
— Путь один — сделать из вас мужчину. Вы согласны?
Александр прыснул:
— Как в комедии Шекспира «Двенадцатая ночь»? Было бы забавно.
Я спросила:
— Что, переодеться мужчиной?
— Да, конечно. Не мужчиной, но мальчиком, отроком, у которого еще усы не растут. Если вас подстричь, облачить в тужурку и штаны попросторнее, исключить высокие нотки в голосе… Вы могли бы сыграть роль подростка!
Стала сомневаться:
— Ну, допустим, в первый момент Фальконе поверил бы, а потом? Скульптор он со стажем, глаз у него наметанный, и разоблачит меня очень быстро.
— Ваша задача, Мари, будет состоять в том, чтоб успеть доказать ему свои способности художника. Вы талант, каких поискать, он оценит это. Оценив же, не захочет вас отпускать от себя.
Совершенно не зная, на что решиться, я стояла в недоумении. Лемуан достал носовой платок, вытер им вспотевшую лысину, а затем высморкался с такой силой, что заколебались мелкие скульптуры у него в мастерской. И сказал:
— Ладно, бросим это. Я сегодня слишком много выпил, чтобы рассуждать хладнокровно. Завтра же, на свежую голову, мы еще подумаем…
Но и завтра мысль переодеть меня мальчиком не оставила его.
