В немецком художественном кино всегда будет прослеживаться стремление воссоздать атмосферу, "вибрации души", которые должны дополнить метафизические световые эффекты, таинственную игру света и тени. Настроение окутывает как людей, так и предметы. Оно словно затихающий аккорд — неслучайно еще Новалис говорил о "музыкальной духовной связи" настроения, об "акустике души". Это мистическая гармония в нескончаемом хаосе вещей, болезненная тоска, особого рода наслаждение, для немца всегда неотделимое от смерти.
Настроение часто вместе с туманом поднимается над подернутым дымкой меланхоличным пейзажем, или наполняет комнату, в которой приглушенный свет подвесной лампы, свечи или масляной коптилки создает столь любимый немцами полумрак. Здесь можно вспомнить вечерний эпизод в приюте для стариков из "Усталой Смерти" Ланга. В "М" он тоже нагнетает определенное настроение в салоне, где собирается шайка воров: здесь тусклый свет лампы едва пробивается сквозь сигаретный дым.
В "Последнем человеке" Мурнау усугубляет давящую атмосферу, показывая своего жалкого, разжалованного героя стоящим с супницей около раковин в мужской уборной: к сверканию стальных щеток, к их отражению в высокой зеркальной стене в свете электрических ламп примешивается пар от горячего супа. Тут же отражаются темные рейки беседки за окном. Артур фон Герлах в "Хронике серого дома" тоже искусно воссоздает гнетущую атмосферу, переплетая бледные огни канделябров с полумраком заброшенного замка, складками бархатных гардин, богатыми украшениями дверей и появлением призраков.
Возможно, кто-то из читателей помнит удивительную сцену из утраченного фильма Мурнау "Горящая пашня">125: в комнату, где царит полумрак, через окна — в глубине и на первом плане справа — проникают две полосы света. Они скользят мимо двух темных неподвижных фигур — мужчины и женщины, словно не решаясь к ним прикоснуться, и одна из этих полос, та, что ложится прямо у ног мужчины, как будто делает это непонятное молчание еще более мучительным.
Или же сквозь наполовину закрытые жалюзи, которые угадываются за легкой занавеской, из окна струится свет, и его тонкие мерцающие полоски ползут по полу в этой сумеречной комнате. Виднеющаяся за марлевой занавеской оконная рама, как нечеткая паутина, отражается в высоком зеркале. В этом исполненном особого настроения полумраке Пражский студент впервые признается в любви своей возлюбленной — и через несколько мгновений зеркало выдает его страшную тайну: влюбленные обнаруживают, что он потерял свое отражение.
