Тут опять набежали морщинки и долго не сходили; она покачала головой и казалась все удрученнее; наконец открыла глаза, приподнялась и огляделась устало и недовольно.
Мошки плясали у отверстия между побегами хмеля, из сада порывами доносило запах мяты и шалфея, а в промежутках пахло опять укропом и анисом. Хитрый желтенький дурашка — паучок побежал, щекоча, у нее по руке и заставил спрыгнуть со скамьи. Она пошла к выходу и потянулась за розой, висевшей среди зелени, но не смогла дотянуться. Тогда она вышла наружу и принялась рвать вьющиеся розы. Чем больше рвала, тем больше усердствовала и вскоре насобирала их полон подол. Унесла в беседку и села к столу. Одну за другой вынимала она их из подола и укладывала на плиту тесными рядами. И вскоре камень скрылся под бледно-розовой благовонной тяжестью.
Взяв последнюю розу, она разгладила складки на юбке, смахнула лепестки и зеленые листочки, зацепившиеся за шерстинки платья, и, положив руки на колени, неподвижно сидела, глядя на розовую кипень.
Эти цветные переливы, курчавившиеся в мерцающих пятнышках света и теней, от белого, чуть-чуть алеющего до ало-сизого, от влажно-розового, почти грузного до сиреневого, такого легкого, что он вот-вот пойдет расплываться в воздухе… Даже просто любой лепесток, закругленный, с нежной впадинкой, такой мягкий в тени, а на свету — в нем тысячи еле заметных искорок и блесток, и розовая цветочная кровь, собравшаяся у него в прожилках и рассеянная под кожицей… И еще тот густой пря-ный дух, бродячий аромат пурпурного нектара, который кипит в самой глуби цветка.
Проворно засучила она рукава и окунула руки в мягкую влажную розовую прохладу. Она терлась ими о розы, которые лепестками спархивали на землю. Потом вскочила, одним махом смела все со стола и вышла в сад, оправляя рукава. Щеки у нее разгорелись, торопливым шагом спустилась она по дорожкам и пошла, теперь уже не спеша, вдоль садовой ограды к проселочной дороге. Там, недалеко от въезда в усадьбу, опрокинулся воз с сеном. Несколько возов остановились сзади и не могли проехать. Старший работник лупил возчика коричневой полированной палкой, которая поблескивала на солнце.
Звуки ударов произвели на девочку ужасающее впечатление, она зажала уши и быстро пошла в усадьбу. Подвальная дверь в пивоварню была открыта; девочка шмыгнула внутрь и захлопнула за собой дверь.
Это была четырнадцатилетняя Мария Груббе, дочка господина Эрика Груббе, помещика в Тьеле.
