Фомка обернул вокруг лаптя подлинневшую плеть и затянул, проворно перебирая в руках тонкие веревочки:
Светил месяц над рекою,
Был спокойный ветерок…
Фомке подтянули другие ребята, но песня не клеилась. Пели как — то вяло, безжизненно, хотя могли петь и лучше.
Семка оборвал смешные рассказы, встал и обдернул кафтан.
Его комическая круглая мордочка стала серьезной, глаза засветились, и весь он точно переродился.
Фомка допел до конца песню и остановился, углубляясь в работу. Ребята повторили последние слова и тоже смолкли, рассеянно блуждая глазами по степи. Семка окинул товарищей таким взглядом, точно хотел сказать: "А ну-ка, братцы, споем теперь как следует", и затянул чистым звонким голосом:
Липа вековая над рекой шумит,
Песня удалая вдалеке звучит..
Семка до страсти любил пение и считался самым лучшим певцом среди товарищей. У него и голос всех сильней и чище, а главное — складу больше.
Его даже учитель в школе, Иван Петрович Уткин, так и звал "соловушкой".
— Ну-ка, соловушка, спой что-нибудь хорошенькое один, — скажет он, бывало, после урока пения, настраивая скрипку, и когда Семка пел, в классе никто не смел и пошевельнуться. Все сидели точно зачарованные.
Голос Семки, как прозрачная струя фонтана, рвался в высь и сливался с голубым сиянием, в воображении вставали живые образы: виделась и река с крутым берегом, и одиноко стоящая зеленая липа, и удалой добрый молодец, которому ничто нипочем, и для которого жизнь — сплошной разгул и молодечество.
Ребята окружили Семку тесным кольцом и дружно подхватили, как только он допел последнюю ноту:
Песня удалая вдалеке звучит…
Семка переводил дух, закрывал глаза и опять заливался.
Луг покрыт туманом, словно пеленой,
Слышен за курганом звон сторожевой.
А ребята подхватывали:
Этот звон унылый, звон прошедших дней,
Пробудил, что было, в памяти моей.
Нежные детские голоса слились в один общий хор и наполнили собою немую тишину. Казалось, слушала мальчиков вся окружающая ширь безмолвная, а далеко за рекою эхо ловило последние звуки и еще нежнее повторяло:
Семка вдохновлялся все больше и больше, глаза сильней загорались, хотел вложить в песню всю свою душу:
Над твоей могилой соловей поет…
с безнадежной тоскою выговаривал трагические слова Семка, печально качнув головою:
Скоро и твой милый сладким сном уснет…
Песня допета. Замерли последние звуки ее в немом пространстве.
Семка стоял весь, как-то опустившийся, точно расслабленный, рассеянно смотрел в даль, но на лице его блуждала довольная улыбка. Он весь вылился в этой песне, опустел и совсем не походил на того живого и подвижного мальчика, с насмешкой на бойком лице и с острым языком. Товарищи стояли тоже молча, ожидая, не запоет ли Семка еще что-нибудь.
