Он не мог успокоиться, пока не рассказал дома своей жене, какой клятвой связан отныне с самим Сатылганом:
— «Долог путь, зато особенно радостно, когда он завершается», — говорят у нас, байбиче. Тернистым был мой путь по горам и долам на казахской и киргизской земле. Наша мать, сидящая тут, это хорошо помнит. В высоких горах нет такого перевала, такого камня, где бы не ступала моя нога. Бывало, я стрелял и по десятку козлов на дню, наповал валил медведей и тигров. Никогда, однако, шуба из волчьих шкур не красовалась на моих плечах. Я не вылезал из домотканого кементая[3]да кожаных штанов. Я чувствовал себя на седьмом небе, когда мои дети были сыты, но не терял надежды и веры в создателя. Быть может, удачливый Кызыр[4] порадел мне за мои долгие испытания, кто его знает, но я посватался к богатому роду. Думаю, это нам дарованное свыше счастье. Жена, теперь ты должна распить пиалу чая со свахой. А ты, сынок, всю дичь отныне доставляй к юрте свата. Нам ничего не надо. Только аллаху ведомо, кого нам принесут молодухи. Вдруг нам выпадет брать невесту у Сатылгана. Откуда возьмем скот для калыма? Легче выплатить калым шкурами зверей. Если же у Адыке родится сын и нам суждено отдать за него невесту, то у бая скота вдоволь, пригонят, сколько надо… Теперь, мой сын Казак, Адыке твой сват… Нам с матерью осталось жить столько же, сколько старой овце. Нашу жизнь продолжите вы с Таты-гуль. Если Сатылган почитает своих предков, он не посмеет отвернуться от вас…
И охотник, гордый своим новым родством, то и дело наставлял домашних: «Уважайте своих сватов». Чуть забрезжит рассвет, он спешит к Сатылгану. Словоохотливые старики до позднего вечера не наговорятся, перебирают по косточкам своих родичей, поминают чтимые обычаи, в который раз восхищаются былыми батырами, блеснувшими чудовищной силой в битвах между родами бугу и сарбагыш.
Абдыраман постоянно восхвалял предков Сатылгана. «Род Барак-хана, кажется, долго правил множеством киргизских племен. Не так ли, мой сват?» — угодливо заискивал он перед богатым родственником.
Сатылган, давно уже не расправлявший согнутых в калачик ног, вытягивал их, самодовольно откидывался на подушки. По его лоснящемуся лицу пробегала ухмылка: «Эх ты, нищета рваная!.. Не только ты, весь ваш род саяков — кулы[5]. Но он лишь думал так, не произнося этих слов, чтобы не обидеть свата. И то сказать, говорливый Абдыраман проник в душу старому баю. С каждым днём Сатылган сильнее к нему привязывался.
