— Надо немедленно уезжать, — твердо сказал он.
— Но почему? Я не желаю покидать город.
И тут он впервые прикрикнул.
— Прекратить капризы! Ваша жизнь в опасности! Вот ваше платье, — и развернул сверток.
— Что это? Надевать это платье?
Он насильно потащил ее в дом. Натянул платье, голову велел прикрыть шляпой-чепцом, чтобы не было видно лица.
Элизабет поразила его еще раз:
— А что, может быть, мы выпьем на дорогу? — и взяла бутылку шампанского.
Они разлили, чокнулись. Глаза ее были близко, в них отразилось игристое вино, и он смело поцеловал ее в губы.
У дверей она снова вспомнила:
— Но как я буду жить без моих тканей, туник? Это фоны к портретам!
— Купите новые!
— Но у меня, кажется, всего 80 франков в кармане.
— У меня есть немного больше ста. — Мишель тащил ее к калитке.
За воротами им предстало неожиданное зрелище. Возле соседнего дома остановилась телега, новые жильцы занимали мастерскую Мориса, скульптора, соседа Элизабет. Это ее окончательно отрезвило, и, уже не задавая вопросов и не выпуская руки, она двинулась мелкими частыми шажками.
По дороге повстречали жуткое шествие: с наколотой на пику головой. Элизабет зажмурила глаза и убыстрила шаг…
Ни ему, ни ей не были известны суждения философов-историков о том, что революция — это варварская форма прогресса. Будет ли нам дано увидеть, когда форма человеческого прогресса действительно будет человечной? А насмешник Томас Карлейль съязвил: "Если бы Вольтер, будучи не в духе, вопросил своих соотечественников: "А вы, галлы, что изобрели?", теперь они могли бы ответить: "Искусство восстания". Это искусство, для которого французский национальный характер, такой пылкий и такой неглубокий, подходит лучше всего".
