Хотела ли она насолить Львовиньке? Злилась ли на то, что он опять собирался куда-то уезжать? Это ему было неизвестно, но Львов тут же покинул комнату, и лицо его не было добрым.
…Как-то утром Михаил, не успев протереть глаза, услыхал за окном знакомые голоса. Вытянул в окно. И увидел экипаж, из него вышел Капнист, "Васька-Пугач — отчаянная голова", и заговорил с Лохманом.
— Здесь живет мастер Лохман?
Эмма с особым оживлением выбежала навстречу гостю и повела его в комнату Лохмана. Что бы это значило? Что у них общего? Несся густой раскатистый бас Капниста:
— Прошу сделать шкафчик и… нарисовать на стенках его этакие вот рисунки, на каждой дверце. Вот тут!
Гость удалился. Михаилу удалось рассмотреть рисунки. На одном была изображена нелепая фигура: неуклюжий человек, курносый, толстогубый, с проволочными кудрями, в спущенных чулках. Да это же карикатура на Хемницера! На втором рисунке — красотка, схватившись за уши, убегает. Да это ж Машенька! Кто задумал подшутить над бедным Иваном Ивановичем? Капнист или Львов? И куда хотят деть тот шкафчик, когда сделает его Лохман?
К вечеру, по трезвом размышлении, Михайло утешил себя тем, что шкафчик тот не может увидеть Хемницер. Должно быть, это шутка, предназначенная только для Маши. Но почему? A-а, кажется, Львов опять уезжает и таким способом решил напоминать Машеньке о себе и Хемницере? Смех — не лучшее ли противоядие амурным чувствам?
А мы, дорогой читатель, не будем пытаться представлять, какие чувства испытала Маша, открыв дверцы шкафчика. Только с того дня она стала необычайно любезна с Хемницером, словно просила прощения за проделку своего возлюбленного. Иван Иванович был так очарован милым обращением Машеньки, что сделал ей предложение!
Шкафчик же Мария Алексеевна велела забросить на чердак, чтобы никто его не видел. Вы предполагаете, что после того Машенька встретила вернувшегося из Твери Львова грозными упреками? Ничуть не бывало! Тем более что Львов, как обнаружилось из чувствительной их беседы, всю дорогу терзаем был раскаянием и сожалением. И встреча случилась горячая.
Разлука лишь усилила любовь, и, естественно, снова зашла речь о "камне преткновения" — о ее отце Алексее Афанасьевиче Дьякове, который не разрешал дочери выходить за Львова. Машенька уже отвергла не одного жениха. Время, по своему обыкновению, не просто текло, а можно сказать, бежало, и Маше — увы! — было далеко за двадцать.
Вернувшись, Николай Львов вновь направил свои стопы к суровому обер-прокурору. И выпалил со свойственной ему прямотой:
