— Мы еще не решили, — беспечно отозвался Метелл.
Кажется, он вообразил, что я хочу присоединиться. Им в тот день и час казалось, что никто иначе думать не может: все кончено, впереди только бегство. Остается выбрать, куда бежать.
Тогда я обнажил клинок. Ножны были чуть туговаты для моей спаты, и клинок выходил наружу со злобным издевательским скрежетом. Наверное, многим еще долго мерещился этот голос рассерженного металла, и в взвизге обретшего свободу железа читался приказующий окрик: Стойте!
Впрочем, никто не двигался. Разве что юный Сервилий громко глотал вино, будто торопился допить свой бокал, прежде чем я начну говорить или резать ему горло. Я был один (Аппий почти не в счет), но они испугались.
За миг до этого я подумал, что должен буду рассказать Эмилии, как умер ее отец, и сразу же то, что мне предстояло сказать здесь, сделалось простым, почти примитивным.
— Значит, вы все попросту решили предать Республику и сбежать? — спросил я язвительно и шагнул еще ближе. Говорил я тихо, почти шепотом, заставляя их прислушиваться к моему шипению. Это было как часть моей души, часть моего гения[48], — невозможность сдаться, невозможность склонить голову перед Ганнибалом, невозможность даже заговорить с ним о мире и невозможность сбежать. Часть столь большая, что означала смерть, если я смирюсь и сдамся. Мне казалось в тот момент, что кровь кипит в моих жилах. Даже в бою, когда я спасал отца и смерть смотрела мне в глаза, я не испытывал ничего подобного.
— Все конечно, Публий, — отозвался Метелл и примиряюще протянул руку. — Армии нет, и взять ее негде. Все, кто был, пали. Ганнибал пойдет на Рим, и через четырнадцать дней уже будет у ворот Города. Женщины и дети не защитят стены.
— Пуниец не сможет взять Рим, — пробормотал Аппий Клавдий за моей спиной — правда, не очень уверенно. — Там еще остались два легиона, и мы только что отремонтировали стены и…
— И там наши старики-сенаторы, — хихикнул юный Сервилий. — Наш Фабий Медлитель. Он предложит еще поводить за нос Ганнибала лет пять, пока не подрастут новые бойцы.
— За нас будут сражаться наши рабы, — хмыкнул Метелл. Как это ни смешно, но в этом он оказался провидцем.
— Суки, уроды, трусы! — заорал я так, что они — поголовно все — невольно втянули головы в плечи, а кое-кто даже сполз со скамьи. После шипения-шепота этот ор грянул как гром Юпитера. — Вы решили предать и продать Республику, когда она ранена и истекает кровью… стая шакалов.
