большой тиран.
Не дожидаясь каких-то объяснений, она взяла меня за руку и повела за собой — как я вскоре понял — в маленький перистиль, в котором в этот час было особенно хорошо — летний день выдался жаркий. Она шла чуть впереди, я видел ее тщательно уложенные, собранные на затылке волосы, длинную шею и легкий завиток пушистых волос, выпавший из прически. Она довела меня до скамьи в тени портика и указала на нее. Я сел, сама она осталась стоять. Потом аккуратно подняла руки. Зазвенели браслеты, она ловко вытащила фибулы, державшие ее платье на плечах, и ткань стекла к ее ногам — она осталась предо мной совершенно нагая. Помню, как я смотрел на ее груди, ослепительно белые, увенчанные розовыми лепестками сосков, а потом взгляд мой начал спускать к плоскому животу, к темному треугольнику, к округлым круто выгнутым бедрам. Я ощутил, как кровь взбунтовалась, и я старательно сдвинул колени, хотя конечно же под тогой никто бы не заметил, какой эффект произвело на меня это зрелище.
— Хочешь стать моим мужем? — спросила Эмилия.
Потом наклонилась и аккуратно вновь втекла в свой скользящий сверкающий шафран. И протянула мне на раскрытой ладони фибулы:
— Заколи…
Я встал, взял застежки, нагретые теплом ее ладони. Она придерживала ткань лишь на одном плече, правая грудь была по-прежнему обнажена. Так на статуях греки любят изображать Диану — с одной обнаженной грудью — и окрашивают этот сосок золотом. Я наклонился и коснулся губами розового соска. Эмилия не препятствовала.
— Что это за ткань? — спросил я внезапно охрипшим голосом.
— Ее называют шелком.
— Она наверняка безумно дорогая… — не знаю, хотел ли я сказать именно это, но сказал так.
— Конечно. Очень.
— И ты надела это платье ради меня?
— Я надела его, чтобы показать, как мой будущий муж должен одевать меня. Я должна наслаждаться жизнью, а не страдать.
Я сколол ткань у нее на плечах и обнял дерзкую за талию. Ткань ее платья оказалась под пальцами совершенно невероятной — одновременно и нежной, и ускользающей. Я прижал ее крепко к себе, дабы она ощутила — даже сквозь ткань тоги — впрочем, не слишком пышную, что ее демонстрация произвела неизгладимый эффект. Затем поцеловал ее — коротко, быстро, но успев слегка прикусить дерзкой верхнюю губу.
Я смотрел ей в глаза и видел в них свое отражение — Эмилии было плевать, что думают другие. Ее волновали лишь свои собственные желания, и она находила нужным делать то, что ей нравилось и приносило удовольствие. Если бы боги сделали ее мужчиной, она бы выросла дерзким воином, рвалась к власти и полагала, что обязана сделаться консулом, императором, диктатором и — возможно — тираном. Но ее честолюбивый дух оказался заперт в женском теле и изнывал от подобной несправедливости. Поэтому ей оставался один путь — найти мужчину, который достигнет небывалой славы.
