С туесом, доверху наполненным оранжевой морошкой, подполковник и вернулся в дом. «Медвежьи Ворота — это не Олонец!» — услышал он в дверях.
…Тропа через болото все-таки была…
Когда мягко и осторожно подкрались сумерки, когда сломленные усталостью солдаты бригады прекратили перестрелку, финские разведчики прошли по болоту и выкрали у них человека. Сделано было так умело, что его не хватились бы до утра, но финны, очевидно, сами решили сообщить о нем. Не прошло и часа после похищения, как они уже с издевкой, безбожно коверкая русские слова, кричали в самодельный рупор:
— Поищите у себя старшину Княжина! Скоро мы всех вас перетаскаем по одному! — и для вящей убедительности это сообщение закончилось стихотворной руладой матерщины, выговоренной с поразительной точностью.
В батальонах поднялась тревога, и вскоре подтвердилось, что старшина Княжин действительно исчез и что в последнее время он находился на левом фланге. Сомнения не осталось — финны выкрали старшину, перебравшись через болото. Сунулись было солдаты в разных местах на поиски неведомой тропы, но под ногами забулькала трясина, едва выбрались.
И еще не зная, что тропа существует, Макаров продолжал думать о ней. Думал он и о старике финне. Странным показался ему хозяин дома, и не в том была странность его поведения, что он, беззащитный, одинокий, так откровенно выказал свою независимость: встал и ушел, а в том, что за этой независимостью проглядывало искушение, как будто он готов был на что-то решиться, но не решился. Что было у него на уме? Может быть, его задели слова, что «чужое не может быть собственностью других»? И что значило его минутное размышление над чем-то и затем решительное: «Нет, не знаю такой тропы»? Все говорило как раз об обратном. Должна была быть такая тропа, и старик знает о ней.
Садились сумерки, они здесь всегда темнее, чем сами ночи. За окном дома поднимался ветер, отчужденно шумели сосны. Макаров лежал на старой деревянной кровати и, ощущая лопатками хрустящую твердость бумажного матраца, старался забыться, но шум леса за окном не давал уснуть, заставлял думать. В большой половине дома кто-то смачно жевал розановскую морошку. Несносный Розанов! Чуть было не испортил обед своей бестактностью, встал, куда-то ушел, не прощаясь, вернулся с полным туесом янтарной ягоды, насупившись, пояснил бесхитростно, что этой морошкой он обязан солдату, который преподнес ему урок товарищества. Несносный, но понятный. А как понять этого старика? Что у него на уме?
