Костер, сложенный Петром, наконец разгорелся. Пламя то поднималось, шумя, то падало, затихая, то огонь чуть клонило в сторону слабым ветерком. А выше, над головами сидящих, искры и мелкие язычки пламени отрывались от костра, но их быстро поглощала синяя темь. Рукам и лицу то становилось жарко и приходилось отодвигаться, то прохладный ночной ветер обдавал холодком и снова тянуло поближе к огню.
С болотца, что было впереди, тянуло сыростью. Над лугом висела тишина, ее тяжесть ощущалась. Легкое потрескивание костра лишь заставляло думать об этой тяжелой, но успокоительной тишине. Говорить было как-то неловко и трудно, и Петр замолчал. Теперь навсегда. В это поверить Андрей никак не мог.
На другой день Макар, через Ларису, вызвал Федора к себе на дачу. Федор увидел бледного осунувшегося брата. Уши Макара, мочкам которых недоставало женских сережек, казались теперь очень большими. Он предупредил Федора, что поедет в Ясеневку Лариса. «Не нужна она там», — пробурчал Федор.
— Нет, — сказал Макар, — пусть Лариса помогает. А меня врачи не пускают.
Федор не стал спорить, хотя подумал, что Макар просто струсил, свое здоровье он всегда берег больше братьев — всю войну на брони в Москве просидел. В начальство пробился. «Федор — плотник, Макар — кремлевский работник», — шутил часто Петр. Кажется, в первый раз в Москве они так ладно и быстро договариваются и ни слова о главном, о смерти Петра, потому что главное только то и есть, чему не нужно слов. Макар всех обогнал в карьере, и Федор, по глупости, наверно, больше боялся брата, чем любил. «Жизнь — рулетка», — опять смеялся над братьями Петр.
* * *
Три дня шли траурные приготовления в дальнюю дорогу. Оформили документы, чтоб забрать из морга обработанное для перевозки тело покойного. Так завещал Петр — хоронить в Ясеневке. Отправили в деревню, поездом Люду с детьми.
И вот к моргу прибыл наконец автобус. Собрались сослуживцы Петра. В зале для прощания прошел митинг. Говорили много, но скорбью были отмечены лица молчавших, а не выступающих. Только эти люди знали, что значит потерять в общем-то незаменимого руководителя.
Когда через задний люк гроб ставили на площадку, голова Петра качнулась, он будто прощался с друзьями. В автобусе гроб накрыли крышкой. Федор приколотил ее гвоздями, чтоб не сползла дорогой. И автобус поехал. В нем остались только Андрей и Федор. Жизнь в эти дни, после смерти Петра, казалась Андрею остановившейся, не меняющейся в привычном своем круговороте. А выходило — живущим не было дела до чьей-то смерти. Люди женились, устраивали свои судьбы, меняли жилища, работу. Мимо смерти, как мимо воронки омута в реке, бежала, снова сомкнувшись в течении вода — все дальше и дальше, неудержимая на своем бесконечном пути.
