Я смотрел, как белобрысый взял блокнот в руки, как положил его на стол и начал без интереса листать страницы взад-вперед, хмурясь. Я уже не помню, какой рассказ он нашел, но помню, как он вырвал страницы из моего блокнота, скатал их в тугой шарик и сказал безо всяких эмоций: «Ложный образ», — будто ничем иным они и не были.
— Что ж, так и должно было быть, — сказал администратор. — Теперь остается небольшой личный обыск, и вы будете готовы.
Он прохлопал мои ноги, запустил пальцы под отвороты брюк, прошелся вдоль рук, манжет рубашки, и потом, будто затем, чтобы успокоить меня, похлопал по плечам — раз-два-три — все время глядя мне в глаза.
— Все будет хорошо, — сказал он, слишком голубые глаза были сосредоточены на моих, руки все еще придавливали плечи. — Мы все должны пройти через это. Сначала это немного странно, но вам здесь понравится. Здесь мы — одна большая семья.
Я смотрел, как белобрысый парень бросил мой рассказ в мусорную корзину. Господи, сделай меня чистым. Если Бог и собирался когда-нибудь ответить на мою молитву, он не стал бы это делать, пока я не стал бы прозрачным, как капля воды. Скомкать первую половину моей истории и швырнуть в мусор. Все остальное только отвлекает.
* * *
— Ибо расплата за грех — смерть, — продолжал Смид. Косые лучи дневного солнечного света просачивались сквозь раздвижную дверь за его спиной. Каждый раз, когда он проходил мимо нас, тень от поперечины в центре двери проходила сквозь него, будто вялый маятник метронома, отмечая медленный темп его шагов. Наша терапевтическая группа сидела, тихая и застывшая, приспосабливая свое дыхание к медленному ритму его шага, в желудках тяжестью лежала обеденная запеканка. В группе нас было семнадцать или восемнадцать. Некоторые пробыли здесь достаточно долго, чтобы иметь любезность воздерживаться от мяса и плавленого сыра, в то время как остальные приносили свои обеды, открывая неоновые крышки контейнеров «Tupperware», от которых поднимался запах тунца с майонезом. Глядя, как съедают обеды старшие члены группы, которые пробыли в ЛВД два-три года, я видел, что администратор на стойке регистрации был, по крайней мере, отчасти прав — это была семья, хотя и неблагополучная. Хлеб без корки и желе ультрамаринового цвета: эта группа умела терпимо относиться к чужим пристрастиям в еде. Люди, утвердившиеся в своем распорядке дня, между которыми почти не было того смущенного гула и взглядов украдкой, которые обычно сопровождают большие группы людей, вдруг оказавшихся погруженными в более интимную атмосферу. Казалось, я единственный разыгрывал из себя постороннего, царапая вилкой гамбургер, будто забыл, как его едят, и едва поднимая взгляд от тарелки.
