К тому же — исключительная быстрота ума: один из египетских шифров был разгадан турками, Лоуренс за одно утро сочинил новый. Эта быстрота иногда не обходилась без блефа: за одну неделю он, казалось, стал разбираться в типографских вопросах[148], но его сотрудники не знали, что он интересовался печатным делом уже несколько лет, мечтал жить и печатать стихи в ручной типографии вместе с одним из друзей; для того, чтобы окрашивать переплеты книг, которые он собирался печатать, он привез раковины мурекса из Тира. Но он действительно обладал чувством механизмов и страстью к ним, редкими среди интеллектуалов, чувствуя себя так же свободно, когда печатал карты, как когда чинил игрушки и вагонетки, когда конструировал «водяные горки». Его склонность к гипотезам и ереси в той мере, где они подлежали проверке, которая заставила его разработать свою дипломную работу до мельчайших, но неопровержимых открытий, как то, что норманнские бойницы копировались сарацинами, применительно к работе с механизмами стала инстинктом и жаждой совершенствования.
Равнодушие к приказам, которые казались ему нелепыми. Печатание карт остановилось за недостатком деталей, которые могли найтись в арестованной немецкой типографии, но было запрещено брать их без утверждения из Лондона; Лоуренс выкрал их и вернулся с улыбкой: «Это не составило труда».[149]
Турецкие карты Сирии, изготовленные немцами на турецкой территории, были лучше, чем карты египетских служб. Лоуренсу принесли те, что нашли у пленных: после этого ему поручили вести дневник передвижений турецкой армии, ему доверили допрос важных пленных или подозреваемых. Его арабский был далеким от совершенства, но он изучил различия в диалектах; и, узнавая по диалекту пленного, откуда он родом, Лоуренс начинал допрос, осведомляясь, что нового у видных людей в его городе.
Бескорыстие: он стремился к успеху, но не к тому, чтобы признали ту часть, которую принес в этот успех он сам.
Способность изучить все операции, которыми он распоряжался, с точки зрения тех, кому он их доверял; наконец, чувство юмора.
Но, несомненно, эти дарования не были бы настолько плодотворными, если бы не были поставлены на службу тому духу, что проявлялся со времен Каркемиша — вовлекать лично каждого в общее дело, внушать ему ответственность перед самим собой, убеждать его, что исход войны зависит от той карты, которую он изготовит, от той информации, которую он добудет.
Однако если за ним следовали и его любили, то большая часть его коллег, хотя и признавала в нем вместе с Вулли «обаятельного и заметно одаренного малого», отказывалась, в сущности, принимать его всерьез.
