. Хогарт считался одним из первых экспертов в Европе по глиняной посуде; теория, последствия которой были существенны для истории английской цивилизации, удивила его; а сам юноша — еще больше.
Одержимый прошлым, равнодушный ко всему, что обычно занимает молодого джентльмена, Лоуренс, казалось, был рожден для того, чтобы вступить в одно из тех особых братств рассеянных, которых называют интеллектуалами, если бы все его страсти не были связаны с деятельностью. Все они тяготели к Средним векам. После глиняной посуды он увлекся доспехами и составил коллекцию муляжей, собранную им со средневековых могил[111]; дальше — одержимость замками-крепостями, и он объездил Англию и Францию на велосипеде, проезжая по двести километров, чтобы лично сфотографировать все эти крепости, так, как он считал необходимым. Он планировал ученый труд об эволюции архитектуры Средних веков, где применялись бы его разнообразные познания[112]. Хогарт обратил внимание на уникальное сочетание достоинств, которое формировалось в этом юноше, что умел быть остроумным, сохраняя серьезное лицо, бывал то робким, то грубым, постоянно искал убежища в истории, отличался манией все контролировать и жаждой действовать: находчивость, храбрость, одержимость прошлым, стремление воплощать свои мечты и характерная для антиквара страсть к неодушевленным предметам — Хогарт узнавал в нем те элементы, часто противоположные, из которых создается великий археолог[113].
Хранитель музея был достаточно разумным человеком, чтобы помогать тем, кому он однажды поверил, вместо того, чтобы их судить. Активная доброжелательность несет с собой свое сознание, как и дружба, как и любовь, и, несомненно, сознание Хогарта было исключительно проницательным, потому что, когда он умер, Лоуренс писал о нем с ностальгической привязанностью: «Никогда он не говорил со мной как со студентом, но всегда — как с личностью… Это единственный человек, который никогда не спрашивал «почему», что бы я ни делал».[114] И все же Лоуренс знал, что он внушал любопытство всем, кого не раздражал. В Оксфорде он посещал три курса и считал их неинтересными; но прочел за три года четыре тысячи книг[115] и выучил четыре языка. Он решил получить диплом по истории. Требовалась отвага, чтобы собираться доказывать в 1908 году, что крестовые походы не подчинили военную архитектуру Запада левантинской, а преобразили крепости сарацинов. Превосходство цивилизации Дамаска над цивилизацией средневекового Запада почти не оспаривалось. И все же молодой человек видел в преемственности форм замков на Западе такую же органическую жизнь, как развитие дерева, где не оставалось места для решающего восточного влияния; и главное, на нескольких рисунках замков Азии, которыми он располагал, он обнаружил норманнские бойницы. Но большая часть крепостей крестоносцев, как и их противников, была едва изучена. Он решил основать свою позицию на фотографиях, а не на утверждениях или гипотезах.
