До сих пор самой широкой рекой, через которую переправлялась Эрика, была Двина. И ширина Двины казалась незначительной — не более десяти минут катил экипаж по наплавному мосту. Нева показалась бескрайней — особенно ночью, когда, сидя в лодке посреди реки, разве что далекие огни на ее берегах видишь, и то — не угадать расстояний.
Плеск весел и далекие голоса, отрезвляющий речной холодок и негромкий разговор старого измайловца с перевозчиком — совершенно непонятный, потому что по-русски, и потому имеющий столько же смысла, сколько скрип уключин. Эрика, сидя на носу, куталась в ворованную епанчу и собиралась с духом. Она должна проститься с женихом, что бы ни случилось. Она это сделает, она обнимет хотя бы земляной холмик.
На том берегу были устроены причалы. Фон Герлах выбрался первый, поставил на доски фонарь и протянул руку Эрике.
— Куда теперь? — спросила она.
— Тут где-то есть прямая и длинная улица. По ней версты полторы до русского кладбища, и потом с полверсты — до кладбища иноверцев, что за речкой, но я не представляю, как мы в потемках будем искать могилу…
— Найдем.
Но стоило им пройти два десятка шагов по берегу, как навстречу непонятно откуда выскочил человек и встал перед ними, загораживая путь.
— О мой Бог, да это же та сумасшедшая, — с облегчением сказал измайловец, подняв повыше фонарь.
— Это женщина?
— Да, фрейлен. Бедная женщина, муж которой помер — и она помешалась. Она вообразила, будто душа мужа вселилась в ее тело, надела его мундир и ходит по городу, — и он обратился к безумной по-русски, видимо, уговаривая ее дать дорогу.
Но та замахнулась на него клюкой и заговорила с Эрикой.
— Дайте ей денег, и пусть она убирается, — сказала Эрика.
— Она так просто не уйдет. Как бы не стала драться.
— Чего ей от меня нужно?
— Я только отдельные слова понимаю. Велит стоять, ждать…
— Разве в столице нет ни одной богадельни для таких женщин?
— Должны быть. Но эта уже по меньшей мере десять лет тут бродит. Говорят, она не ночует под крышей, а только под открытым небом, даже зимой.
— И она жива… — пробормотала Эрика. Несправедливость жизни изумила ее — женщина, которой полагалось бы замерзнуть насмерть, жива, а молодой, веселый, отважный Валентин — мертв…
— Она жива, — согласился измайловец. — В самом деле, дам-ка я ей копейку.
Но женщина в зеленом мундире и красных штанах, в обвисшей треуголке на голове, отвела протянутую руку.
— Но надо же что-то с ней сделать! — воскликнула Эрика. И тут издалека донеслись крики.
