— Нет, она не дура, — повторил Михаэль-Мишка. — Она… она — простодушная. А говорить выучится. Ее, наверно, плохо учили — а мы ей толковых учителей наймем! Держи, обезьянка!
Он сорвал яблоко и отдал Эрике.
— Дай, — сказала она очень разборчиво. — Дай-дай-дай…
— Ну вот же — все понимает! Она еще какие-то слова знает, нужно все перепробовать!
И тут Эрика посмотрела ему в глаза.
Она совершенно не желала этого взгляда. Все получилось само — и она изумилась необычной синеве, той самой, которую до сих пор видела только в баночке с акварельной краской ультрамаринового цвета.
Девицу из немецкого семейства, выросшую в Курляндии, не удивить светлыми, почти белыми волосами, в которых на солнце гуляют легкие золотинки, и синими глазами ее не удивить, и острой мордочкой хищного зверька в человеческом образе, мордочкой без возраста, вот разве что бледность Михаэля-Мишки показалась странной — блондину приличествует румянец. Но курляндскому блондину и округлые щеки приличествуют, и пухлые розовые губы. А у этого лицо было — как выточенное из полупрозрачного алебастра, едва ли не голубоватого. И рот — до ушей.
Михаэль-Мишка что-то сказал по-русски, и вид у него был озадаченный. Тут, к счастью, появился его молчаливый спутник — и путешествие продолжилось, только в дормезе вместо Михаэля-Мишки с Эрикой сидела фрау Герта.
Эрике случалось бывать в Риге, и она знала, как проезжают таможню. Чтобы облегчить Михаэлю-Мишке задачу, она притворилась спящей. Какие бумаги он показывал, приплатил ли что-то для сохранения тайны, или же подгадал так, чтобы попасть к знакомому таможенному досмотрщику, — Эрика не знала.
Завернувшись в меховое одеяло, она въехала в Российскую империю, но менее всего думала о делах государственных — она представляла себе, как встретится с Валентином.
Они были хорошей парой — оба живые, бойкие, норовистые, но друг с дружкой наедине готовые на уступки. Они и по возрасту подходили отменно — пять лет разницы. И по росту — Валентин был на полголовы повыше Эрики. И даже по цвету волос — у Валентина они были темные, немного вьющиеся, но не черные, а скорее — как соболиный мех. Эрика уже мысленно приглашала художника для первого семейного портрета — в Санкт-Петербурге должны быть хорошие художники, а не заезжие мазилы. Она видела у знакомых образцовый портрет — сад, кавалер сидит на низкой дерновой скамье, склоняясь к даме, а дама — на траве, роскошно раскинув шелковые юбки, и тянется к кавалеру — может, сказать что-то любезное, а может, для поцелуя, и лица их совсем близко.
