— Лизанька, — сказала Егунова. — Ты о чем задумалась?
Княгиня стояла перед ней, как статуя, вокруг платья и прически хлопотали девки, отцепляли ленты, распускали шнуровку; наконец, они спустили платье к княгининым ногам, и она осталась в ослабленном лифе и фижмах поверх тонкой сорочки. Перешагнув через платье, она позволила надеть на себя шлафрок, села в кресло, и ловкие руки захлопотали над ее волосами, бережно вытягивая и расчесывая напудренные пряди, убирая их назад. Заспанная девчонка, стоя рядом, держала на вытянутых руках большой батистовый чепец с рюшами и лентами — Боже упаси помять!
— Я думаю, что пора тебя уложить, голубчик мой. И Наташу также.
Наталья все это время сидела за карточным столом, читая крошечную книжечку в черном переплете — надо полагать, молитвослов. Она лишь сделала реверанс, когда вошла княгиня и ни единого слова не произнесла.
— Беда с Наташей, — ответила Авдотья Тимофеевна. — Белиться и румяниться не желает, а ты погляди — ведь черна, как арап! Может, и впрямь отпустить к матушкам в обитель?
Воспитанница и впрямь была смугловата, да ведь белокожая брюнетка — большая редкость. А у нее ненапудренные волосы, судя по треугольничку надо лбом, видные из-под чепчика, были черны, как вороново крыло. Брови же наводили на воспоминания о давней моде — приклеивать над глазами кусочки мышиной шкурки, вымазанные сурьмой, так они были черны и густы. Глаза Наташе полагалось бы иметь темно-карие или черные, многие думали, будто так оно и есть. Только Авдотья Тимофеевна, растившая сиротку уже десять лет, знала, что эти глаза — темно-серые, удивительного свойства, они могли быть и бархатными, и стальными.
— Я на нее, помнишь, карты раскидывала, так нет там обители, а есть трефовый король со своей любовью и семейный дом, — сказала княгиня. — Это кого еще черт несет?
Уверенные шаги приближались — кто-то, обутый в сапоги, почти бежал по паркету; наконец ворвался, встал в дверях, быстро поклонился, выпрямился и громко вздохнул, переводя дух.
— Ты, Громов? Что стряслось? Петруша?.. — княгиня вскочила.
— Ничего, ваше сиятельство, ранен в руку, пустяки, только жилу повредили, крови много потерял, — ответил, чуть заикаясь, молодой офицер-преображенец. — Мы перевязали. Другая беда — он, кажись, риваля своего заколол. Я его сюда привез — что прикажете делать?
— Ах, Боже мой! — воскликнула Авдотья Тимофеевна. — Велите его нести сюда, за доктором пошлите!..
Наташа вытянулась в струнку, подалась вперед, словно боясь упустить хоть слово.
